Я происхожу из деревни Святой Иоанн
Святой Иоанн - деревня на Эвбее. Оттуда я происхожу. Мои родители были бедняками, поэтому мой отец покинул деревню и уехал в Америку. Там он работал простым рабочим на строительстве Панамского канала. Мы, крестьянские дети, трудились с малых лет: поливали сад, огород, ухаживали за скотиной, бегали повсюду, куда нас посылали взрослые.
Я с малого возраста пас животных в горах. Я был наивным и застенчивым. В школу я походил лишь в первый класс и почти ничему не научился, потому что учитель болел. Там, где я сторожил овец, я по слогам прочитал житие святого Иоанна Каливита. Тогда мной овладело пламенное желание уйти из мира и стать монахом. Хотя я никогда не видел ни монаха, ни монастыря, не знал ничего.
Когда мне исполнилось семь лет, мать послала меня в Халкиду на работу в один магазин. В то время в магазинах продавали все: скобяные изделия, ключи, винты, замки, веревки, а также сахар, рис, кофе, перец и все то, что сейчас есть в лавке бакалейщика. Магазин был большой. Там уже работали два паренька. Когда я пришел, все стали мною распоряжаться, и я делал то, что мне говорили. Все отдавали мне приказания, и я носился повсюду. Между тем ребята устроились поливать цветы хозяйки на балконах. Они ходили по очереди через день. Когда пришел я, они навалили на меня все — и уборку, и цветы. Однако я не подозревал ничего плохого. Все исполнял и ходил туда, куда меня посылали.
Однажды, подметая магазин, я заметил на полу, около собранной мною кучи мусора, рассыпанный кофе. Там было штук пятнадцать немолотых зерен. Я наклонился, собрал их на ладошку и пошел, чтобы бросить их в мешок с кофе. Хозяин находился в своем кабинете, стены которого были из стекла, и увидел это. Он позвал меня:
— Ангел, — так меня, маленького, все называли. — Поди сюда!
Я подошел к нему.
— Что у тебя в руке?
— Кофе, — говорю. — Я нашел зерна на полу и собрал их.
Он стал звать:
— Тасос, Аристос, Яннис, Иоргос!!!
Один был на складе, другой еще где-то. Но так как хозяин кричал, то пришли все. Тогда хозяин открыл мою руку,
— Вы видите? — спросил их. — Что это?
— Зерна кофе, — отвечают.
— Где ты их нашел, Ангел?
— Они были разбросаны по полу, — говорю я, — я собрал их и пошел бросить в мешок с кофе.
Хозяин прочитал им целое нравоучение. Что там происходило! Там было мотовство и транжирство. Разбрасывали все то тут, то там...
— С сегодняшнего дня вы установите очередь и на поливку цветов, и на все другое, — сказал хозяин. — Одну неделю — Аристос, другую — Тасос, третью — Ангел.
Хозяева любили меня и хорошо ко мне относились. Они приглашали меня наверх, к себе домой, чтобы я пел им те тропари, которые знал. Они по своей доброте часто брали меня туда. Они оценили тот мой поступок.
Через два года я уехал в Ширей; чтобы работать в магазине одного из своих родственников. Магазин находился на холме, на улице Цамаду. Это была бакалея вместе с таверной. Каждый день туда приходило много народу за покупками, и часто клиенты оставались, чтобы перекусить и выпить в таверне. Ночевал я наверху, в мансарде.
В недра души моей я погрузил желание стать пустынником
Однажды в лавку зашли два старичка. Они попросили у меня две сардинки и половину ока 2 вина. Я им сразу принес. Один старик говорит другому:
— Где найдешь то вино, которое я пил на Святой Горе! Такого вина я не находил нигде.
— Ты был на Святой Горе? — спрашивает другой.
— Да, однажды уехал со своей родины, с острова Митилини, из Каллони, и приехал на Святую Гору. Там мы и пили моноксилитское вино. Что это было за вино!
Тот спрашивает его снова:
— Ты уезжал туда, чтобы подвизаться?
— Да, хотел стать монахом, но не смог, не выдержал. Как я раскаивался потом в том, что не остался там!
Я слушал их разговор внимательно, потому что задолго до них заходили какие-то монахи и раздавали брошюрки. В одной из них было написано о жизни святого Иоанна Каливита, о котором я читал по слогам, когда пас овец в своей деревне, как я уже вам говорил. Его житие я прочитал снова на мансарде при свете карманного фонарика, прочитал с трудом, потому что был почти неграмотным. Жизнь святого так воодушевила меня, что я захотел подражать ему. Но о Святой Горе я не знал ничего. Между тем старичок продолжал: — Я хотел подвизаться и ушел. Как хорошо было там! Я видел подвижников, пустынников, святых людей, которые старались стяжать любовь к Богу, подвизались в пустыне в посте, злостраданиях и молитвах. Но я оставил все это и вернулся в мир, где впутался в тысячу мучений. Я всегда вспоминаю о том и жалею, что не остался там, а впал здесь в миру в такие муки, связанные с заботой о семье, детях, в такую суету, страдания, что трудности жизни поставили меня на колени. И я постоянно вспоминаю то время...
Старики вскоре ушли, но мои мысли остались там, на Святой Горе, о которой рассказал один из них. С того момента мною овладело горячее желание уехать туда. Меня не оставляла мысль, что я смог бы осуществить свою мечту — подражать святому Иоанну Каливиту.
Через два дня старик пришел вновь. Он жил по соседству. Я подхожу к нему и втайне от других спрашиваю:
— Расскажи мне, кир Антоний, как хорошо там, вверху, на Святой Горе?
— А-а, ты все слышал тогда? Нет. Сейчас я не могу тебе ничего рассказать…
Кир — по-гречески господин, уважительное обращение к старшим.
И ничего мне не сказал. Ушел. Я же не мог думать ни о чем другом. В глубине души я решил стать пустынником. Но как? Я не знал, как попасть на Святую Гору. У меня не было денег. Да я и не представлял, что сказать хозяину.
Когда кир Антоний снова пришел в лавку, я тайно от других спросил его о Святой Горе, и тогда он рассказал мне все. Но как, однако, я мог бы туда удалиться? Что бы я сказал?
Охотник за Любовью Христовой
Целыми днями я был унылый и задумчивый. Хозяин заметил это, подходит ко мне и спрашивает:
— Почему ты такой? Что с тобой происходит?
И тогда я вынужден был солгать.!
Я сказал, что узнал от одного моего земляка, когда выходил из лавки за продуктами, что мать моя больна, и я бы хотел поехать повидать ее. Хозяин поверил мне, дал денег на билет, продукты для матери и с сочувствием проводил меня.
Я побежал на корабль и отправился на Святую Гору! Моя мечта начала сбываться. Корабль проходил через Халкиду, через Волос, а потом через Салоники. Но когда корабль отошел недалеко от берега, меня охватила печаль. Я хотел достичь своей цели, но боялся и жалел своих родителей, которые, не зная, где я, стали бы беспокоиться. Я не выдержал и, когда корабль пристал к Лимне Эвбейской, спустился с него и на другом корабле вернулся обратно в Пирей.
Там я пришел к своим хозяевам и сказал, что мать моя выздоровела. Я продолжал работать, как и прежде. Но не совсем так, как раньше. Я был задумчив, все время молился, ел мало, делал поклоны. От такой жизни я похудел, изменился.
— Что с тобой, Ангел, — спрашивали меня, — что с тобой? Мы видим, каким ты стал задумчивым и очень худым, дитя. Мы любим тебя и хотим, чтобы ты был здесь, но, может быть, ты хочешь поехать к родителям?
— Да, — говорю я им, — хочу поехать.
— Езжай, если хочешь, повидайся с ними и, когда приедешь, найди нам для магазина какого-нибудь хорошего юношу, такого, как ты.
Они снова дали мне денег, продуктов, сладостей, какие-то бутылки с ликером «Пиперман», иного чего еще другого. Хозяин привел меня на корабль и купил мне билет до Халкиды.
Это был корабль, который шел в Халкиду, затем — Эдипсо, Волос, Салоники, Святая Гора, Дафни. Корабль назывался «Афины». Я поднялся. Корабль отошел от пристани. Была ночь, когда мы отплывали. Шли всю ночь. Пришли в Халкиду. Когда корабль остановился, матросы закричали: — Кто в Халкиду? Кто в Халкиду? Я — молчок, не говорю ничего, притаился в углу и молчу. Корабль отчалил от халкидской пристани. Однако когда мы прибыли в Эдипсо, матросы нашли меня, потому что проверяли билеты.
— Почему ты не сошел в Халкиде? — спросили меня.
— Я спал, — отвечаю.
— И что теперь? — спрашивают меня. — Ты должен заплатить.
— У меня мало денег, — говорю им.
— Ну, ладно, — согласились они.
И оставили меня так, без денег. Тогда деньги-то были такие — пятаки да двугривенные. А у меня едва-едва набралась бы одна драхма.
Когда в Волосе мы спустились на берег, меня охватила великая тоска. Я все плакал и плакал. Я думал, что навсегда уезжаю из мира, что родители меня потеряют и будут горевать. Думал о своих братьях и сестрах. Мне перехватило дыхание, и я решил вернуться обратно.
В Волосе корабль простоял несколько часов и отошел от пристани, дал гудок и взял курс на Салоники. Я остался на причале, потому что хотел вернуться обратно. Ночью я поднялся в горы, плакал и молился.
На другой день я нашел корабль, который шел по тому же направлению — на Салоники. Поднялся на него. Но так как деньги у меня закончились и потому не было билета, я спрятался на корме, чтобы меня не согнали на берег. И вот матросы спросили у меня билет. У меня его не было, и они стали ругаться на меня.
Я сидел на лавочке по левому борту и смотрел на море.
Я произносил один ирмос, которому научил меня отец, церковный певчий. Этот ирмос поют в родительскую субботу. В ирмосе этом сказано: Житейское море воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек, вопию Ти: возведи от тли живот мой, Многомилостивее. Я говорил: «Боже мой, жизнь — это бурное море, и я, путешественник по этому бурному морю, прошу Тебя, чтобы Божественный Твой промысел управил меня в пристань, где бы безмолвствовала душа моя, в пристань, где есть Ты, Мир». Я произносил эти слова, скорее же тихо-тихо пел и плакал, потому что у меня было глубокое чувство того, что я оставил мир, то есть своих родителей.
Да и какое мне было дело до мира, он меня не волновал совершенно. Только родители. Я был маленьким и помнил лишь родителей и скорбел о том, что оставил их.
Наступил полдень. Люди обедали на палубе. В то время было так. Сидели семьями. Напротив меня была женщина с мужем и тремя детьми. Я сидел и смотрел на море. В какой-то момент ко мне подходит женщина, потому что пришли матросы и спрашивали мой билет, которого у меня не было: увидев, что я — нищий ребенок, поворачивает меня за плечо и дает мне кусок хлеба, на котором три связки мелкой рыбешки — камсы. Раньше их связывали по три штучки такой травкой, веничной соргой, и поджаривали на сковороде. Рыбешки связывали, пропуская травку через глазки, обваливали в муке и жарили. Не знаю, делаете ли вы так. Я поблагодарил ее:
— Спасибо, большое спасибо!
Несколько других женщин, которые сидели рядом, похвалили ее:
— Браво, очень хорошо! Как ты догадалась? А нам в голову не пришло.
Но она, повернувшись к ним, говорит:
— На таких детей, на беспризорников, не надо обращать внимания и что-нибудь давать им. Но что же делать? Мы же люди.
Я, бедненький, услышав слово «беспризорник», в душе обрадовался, потому что подумал, что я и правда беспризорник. Я стал скитальцем ради любви Христовой и просил:
— Христе мой, спаси меня, управи меня!
Прибыли в Салоники. Сошли с корабля. Я не
знал, куда идти. Пошел в храм Святого Димитрия, приложился. Встал на колени и плакал, прося святого помочь мне доехать и стать пустынником. Это было моей мечтой. Потом я поднялся высоко на холм и пришел к небольшой церковке — часовне. Она была закрыта, но снаружи стояла лавочка. Там я провел всю ночь. Я много плакал, хотел снова вернуться домой, к родителям. Для меня это было искушением. Три раза я возвращался назад. Когда я рыдал, я произносил и слова молебного канона к Богородице, которому меня научил мой отец. «Не презри моление мое, полезно сотвори», — повторял я и плакал.
Так и заснул.
Забыл сказать, что подарки, которые дали мне с собой хозяева, когда я отправлялся якобы домой, я раздал каким-то солдатам на корабле. Раздал шоколадки, бутылки с розовой водой и «Пиперманом» и таким образом разгрузился. Они недоумевали, почему я все это отдаю - ведь я был маленьким, — но взяли.
Итак, как я вам уже сказал, я заснул возле часовенки. Проснулся утром, спустился к морю, сел на корабль — не выдержал искушения — и снова вернулся в Пирей. Что сказать, долгая история!
Я решился бежать, сжигая мосты
После всех блужданий, отъездов и возвращений прошло немного времени, и я принял окончательное решение уехать и не возвращаться. Я решил больше не сходить с корабля. Снова уехал из Пирея на Святую Гору и больше не возвращался. Это был третий мой отъезд, последний после стольких бедствий.
В Салоники мы прибыли в субботу к вечеру. Тогда в городе всем заправляли евреи, поэтому в субботу никто не работал. Стояла мертвая тишина, все было закрыто. Ни кораблей, ни рейсов.
Все спустились на берег, чтобы купить что-нибудь поесть. Я остался на корабле, боясь искушения. Боялся, как бы со мной не приключилось чего-нибудь, что не позволит достигнуть моей цели. Я дал одному человеку пятнадцать лепт, он мне принес хлеб и скумбрию, и я поел. Все целый день прождали в порту, потому что, как я уже сказал, никто не работал.
После обеда на корабль стали подниматься монахи. Я смотрел на них с восхищением. Впервые я видел монахов в рясах. Я стоял у трапа и оттуда видел всех, кто проходил. Вот стал подниматься высокий старец, почтенный, с длинной бородой, навьюченный котомками. Он подошел ко мне, сел на скамейку и велел мне сесть рядом с ним.
— Куда едешь, чадо? — спросил он.
— На Святую Гору, — ответил я.
— И зачем ты туда едешь? Я скрыл правду и сказал:
— Еду работать.
— Приезжай в Кавсокаливию, — говорит он. — Я живу там со своим братом на каливе в пустыне. Приезжай, чадо, туда. Все вместе будем славить Христа. Читать умеешь, чадо? — спросил он меня.
И я ответил:
— Послание Христа, послание Богородицы, житие святого Иоанна Каливита. Я не очень-то грамотный.
Он ничего не сказал об этих книгах, хороши они или нет.
— Поезжай со мной, — говорит он, — у нас есть там работа, будем тебе платить. А... может быть, и в монахи тебя пострижем!
Заслышав это слово, я слегка улыбнулся. Тогда он говорит мне:
—- Послушай, чадо, не огорчайся тому, что я тебе скажу. На Святую Гору малолетних ребят не принимают. Ты мал, и таким запрещено давать разрешение на въезд.
Мое лицо помрачнело.
— Но не бойся, — говорит он. — Мы немножко обманем, и Бог простит нас. Перед Богом это будет не ложью, а правдой, потому что ты любишь Христа и хочешь поехать на Святую Гору служить Ему. Так вот, если кто тебя спросит: «Кто тебе этот старец?» — ты отвечай: «Это мой дядя». А я буду говорить, что ты — мой племянник, сын моей сестры.
На корабль поднялось много других монахов. Наступил вечер. Все монахи собрались вместе и достали еду. Сели и мы рядом. Старец дал мне хлеб, чтобы я поел.
— Что за мальчик с тобой, святый отче? — спрашивали все.
— Сын моей сестры, племянничек мой. Сестра моя умерла, а сиротку я взял с собой.
Великое чудо промысла Божия
Всю ночь мы плыли. Утром, около десяти часов, прибыли в Дафни. Все монахи взяли свои котомки с покупками, сделанными в Салониках за проданное рукоделие. Спустились по трапу корабля. Нас ждал баркас. Моему старцу отдали предпочтение, потому что он был духовником. Мы первыми сели в баркас и причалили к берегу. Но как только сошли на берег, произошло неожиданное. Старец немного отошел в сторону, чтобы поставить свои котомки. В ту же секунду подходит ко мне высокий солдат в юбке и красной феске с черной кистью, хватает меня и бросает снова в баркас, который уже отчаливал от берега, чтобы привести других монахов.
— Что тебе здесь надо? — закричал он. — Детям запрещено! Убирайся обратно на корабль!
Я заплакал. Баркас стал отчаливать. Но в тот момент старец увидел, что происходит, подбежал и стал кричать:
— Стой, верни ребенка, это мой ребенок! Баркас вернулся. Я получил свободу.
И тогда говорит ему Сердарис — так звали солдата, стража Святой Горы. В то время они носили белые юбки и красные фески. Богатыри. Они присутствовали всегда, везде, на всех церемониях. Итак, Сердарис ему говорит:
— Отче, ребенка нельзя брать с собой.
— Я его возьму с собой — это мой племянничек, — отвечает ему старец. — Это сын моей сестры, и я не могу его бросить. Он — сирота, пропадет.
— Да, но меня накажут за то, что я пропустил ребенка.
— Не волнуйся. Оставь это мне. Я скажу старцам, чтобы тебя не наказывали.
Так вместе со старцем, «моим дядей», который стал и моим духовником, звали его Пантелеймон, мы поднялись в скит. Этим я хочу сказать, что Бог явил мне, смиренному, много чудес. Его десница явно защищала меня повсюду. Так и в этом случае Божий промысел привел меня в руки святого старца и духовника, который стал покровительствовать мне. Бог послал его, и этот старец спас меня. Произошло великое чудо промысла Божия. Он во многом помог мне. Но прежде всего его великая помощь была в том, что я, такой юный, смог приехать на Святую Гору, в то время как это запрещалось. И о монашестве я ничего не знал. Но Бог помог мне.
Как я сказал вам, мы добрались до скита. С тех пор началась иная жизнь. Жизнь во Христе: службы, повечерия, утрени, вечерни, всенощные бдения. Жизнь благодатная!
Если я стану описывать вам о свою жизнь на Святой Горе, о моей любви и преданности, недостанет мне времени, чтобы повествовать... (Евр. И, 32). Но любовь моя к вам побуждает рассказать, сколько помню.
И вот, когда я приехал на Святую Гору, то был, как я уже пояснил, юным и неграмотным. Я читал по слогам. Старцы мои — родные братья старец Пантелеймон, духовник, и отец Иоанникий — спросили меня:
— Сынок. Умеешь читать?
— Э-эээ…. Так. Немного, —- ответил я.
—
Был вечер субботы. Меня поставили читать Псалтирь. Робко я начал читать первый псалом:
— Бла-бла же-жен му-муж. - Читал я по слогам.
— Хорошо, детка, дай-ка почитаю я, — говорит отец Иоанникий, — а в следующий раз будешь читать ты. — Он надел свои очки и начал: — Блажен муж, иже не иде...
Представляете мой стыд? Это было мне уроком.
«Я должен научиться читать», — решил я. И тут же начал учиться. Когда у меня было свободное время, я брал и читал Псалтирь, Новый Завет, каноны, чтобы язык мой привык. Поучался и ночью. Таким образом, прочитав много раз, я выучил Псалтирь наизусть.
Как-то ночью было всенощное бдение в кириако-не, соборном храме Святой Троицы. Был панигер престольный праздник нашего скита. С вечера старцы мои ушли в церковь, а меня оставили в келий спать. Это было в первые дни после моего приезда. Я был мал, и они, наверное, подумали, что я не выдержу до утра, когда закончится бдение.
После полуночи приходит отец, Иоанникий и будит меня.
— Проснись, — говорит мне, — одевайся, пойдем в церковь.
Я тут же собрался. Через три минуты мы подошли к церкви Святой Троицы. Он пропустил меня вперед. Я впервые вошел внутрь храма и растерялся! Церковь была полна монахов, молящихся с благоговением и вниманием. Паникадила освещали все — иконы на стенах, на аналоях.
Все сияло. Горели лампадки, благоухал ладан, звучали умилительные псалмопения в неземной красоте ночи. Меня охватили благоговейный трепет и страх. У меня было ощущение, что я нахожусь не на земле, а на небе. Отец Иоанникий сделал мне знак, чтобы я прошел вперед и приложился к иконам. Но я не мог тронуться с места.
— Держи меня, держи меня! — начал я взывать. — Я боюсь!
Он взял меня за руку, и я, крепко схватившись за него, прошел вперед и приложился к иконам. Это был мой первый опыт, оставивший во мне глубокий след. Никогда не забуду этого.
Я был очень радостным и воодушевленным от своей жизни на Святой Горе. Но некоторое время, вначале, у меня было искушение. Я начал думать о своих родителях, начал болеть душой за нех, жалеть их, так как они не знали, где я нахожусь. Думал и о своем двоюродном брате, ровеснике.
Во мне родилось желание поехать ненадолго в свою деревню и привезти брата на Святую Гору, чтобы и он проводил здесь такую же прекрасную жизнь. Я чувствовал, что обязан привести его ко Христу. Я ничего не говорил своему старцу. Но стал тосковать, потерял аппетит, лицо мое пожелтело.
Старец, заметил это. Как-то он подзывает меня и спрашивает с любовью:
— Что за помыслы у тебя, детка? Что с тобой происходит?
Тогда я ему просто все рассказал. Но этого было достаточно, я освободился! Искушение прошло. Снова появился аппетит и радостью переполнилось мое сердце.
Я продолжал послушание своим старцам. Лицо мое просияло, я похорошел и стал более красивым. Тогда как раньше был худощавым. Теперь же лицо мое стало ангельским. Как я это увидел? Пошел как-то к старцу, а солнце било в его окно, и получилось зеркало. Когда я увидел свое лицо, то подумал про себя; «Ого! Как изменила меня благодать». Прежде я думал о родителях, и эти мысли мучили меня.
Потом я перестал думать о них. Только молился, чтобы Господь спас их. Сначала я скучал по ним, а теперь стал скучать по своим старцам. Я помнил о родителях, но память эта стала другой, память единственно с любовью Христовой. Я начал больше поститься и больше подвизаться. Я был словно сумасшедший, весь горел духовной ревностью. Я хотел постоянно находиться в церкви и делать то, что желали старцы, чтобы доставить им радость. Вот что такое изменение, преображение, превращение, совершаемое благодатью Божией.
Старцы не посылали меня на тяжелую работу. Я только поливал сад и занимался рукоделием, вырезал по дереву. Да и не поучали меня. Первое время я лишь ходил с ними на службы. Ничего более.
По прошествии нескольких дней старец позвал меня, дал четки и сказал, чтобы каждую ночь я творил молитву: Господи Иисусе Христе, помилуй мя. Ничего более. Никакого поучения, никаких объяснений. Перед тем как дать мне четки, он сказал:
— Смотри, положи поклон, поцелуй мне руку, поцелуй крест на четках, чтобы я благословил тебя, дабы помог тебе Бог.
Так я научился молиться по четкам. Вне келий, то есть на работу за оградой келий, вначале старцы меня не посылали. Все работы, какие я делал, были только на келий. После я ходил в сад, копал, поливал, полол, делал все, что мог. Затем брался за рукоделие. После работы они ставили меня читать Псалтирь, а сами работали. Я все делал старательно и не хотел доставлять своим старцам никаких огорчений.
Меня заботило лишь то, как послужить им, как упокоить их во всем. Я делал все, что мне говорили. Соблюдал все в точности. Чтобы быть уверенным, я запоминал то, что мне говорили, и заучивал, как урок, держал это в уме и выполнял.
Например, моим рукоделием была резьба по дереву. Я внимательно смотрел, как делали это старцы, и вечером, когда ложился спать, в уме повторял «урок»: берем деревяшку, распиливаем ее и кладем в воду, чтобы она намокла. Потом вынимаем из воды и кладем сушить. Потом обтесываем топором, обрабатываем рубанком, зачищаем наждачной бумагой, берем рашпиль и обрабатываем им так... Потом берем морской камень, такой кристалл, который делает дерево глянцевым, его называли алмазным камнем. Затем делаем рисунок и так далее.
Весь процесс работы я обдумывал в уме, чтобы не забыть и о самых малых деталях, чтобы делать именно так, как они хотели. Я боялся ошибиться и огорчить их. Поэтому все, что они говорили мне, я заучивал наизусть. Они объясняли мне, зачем учиться рукоделию:
— Смотри, детка, учись рукоделию. Иначе не сможешь здесь остаться. Здесь тебе не монастырь, то есть не киновия, где большие сады, виноградники, много фруктов. Здесь нужно трудиться, чтобы купить себе сухари…
Они говорили это и учили меня рукоделию. Чтобы не огорчать их, я занимался рукоделием даже ночью, перед тем как лечь спать. Таким образом, угром я был готов к работе. Что бы я ни делал, делал с радостью. Я говорил:
- «Я стану монахом! Чтобы этому научиться, нужно постичь суть монашства!».
Я был любознателен и хотел изучать углубленно и всесторонне каждую вещь, каждое дело. Я хотел выучиться всему. Не потому, что я думал, что стану проповедником и это мне пригодится, но по одной лишь любви Христовой. Я взял благословение у старца читать последование пострижения в монашество и за пятнадцать дней выучил его все наизусть....
http://www.isihazm.ru/?id=737
