Мягкосердечен и слаб был муромский самодержец князь Павел; по своей охоте передал всю власть тысяцкому воеводе Онуфрию Чудинычу, а сам разводил заморских птиц индюков, читал жития святых да лечился от многих хворей. Воевода Онуфрий Чудиныч, правая рука князя, был мужем суровым, исполненным всяких достоинств, с умом обширным, от коего ничто не ускользало, - ни городские события, ни спокойствие границ, ни заботы соседей-князей. Его усилиями удалось высватать для князя Павла рязанскую княжну, что скрепило союз двух княжеств: могущественный владимирский князь остерегался теперь их сильно притеснять. И булгары волжские не смели больше безнаказанно вторгаться в муромские пределы. Правда, Павлова княгиня Ирина оказалась нрава вспыльчивого и сердитого, но воевода и с нею сумел поладить.
Строптивости у княгини сильно поубавилось после случившегося переполоха, когда младший брат муромского государя, удалой князь Пётр, подкараулил и в честной схватке убил в княгининой опочивальне неведомого молодца. Случай вышел неслыханный, и если бы не воевода Онуфрий Чудиныч, быть бы беде. А воевода всё выведал, и оказалось, что княгиня ничуть не виновата: неведомый молодец являлся ей тёмной ночной порой в одежде князя Павла. Как тут было заподозрить неладное? Вот она и думала, что мужа принимает. Служанки дружно утверждали, что молодец влетал в княгинину опочивальню через окно в образе огненного змея.. Как только случай разъяснился. Все вздохнули с облегчением; княгиню, хоть и безвинную, отправили на покаяние в монастырь, а удальца князя Пета с ватагою отроков услали проветриться в Корсунь.
Как ни скрывали переполох на княжьем дворе, а слухи в народишко всё-таки просочились: побалакали, всласть языки потрепали. А про Агриков меч, коим якобы рубил князь Пётр голову Змею, люди выдумали; не было никакого Агрикова меча.
Вернувшись в Муром из Корсуни, князь Пётр застал невестку уже дома; она была на сносях, и все с нетерпением ждали появления у самодержавного князя первенца. Князь Павел поначалу немного сомневался в своей причастности к тягости княгини, однако воевода доподлинно уверил его, что всё без обмана. А уж когда младенец появился на свет и у него не оказалось ни рожек, ни хвостика, ни раздвоенных копытец, счастливый отец вполне успокоился.
Князь Пётр вернулся больным и на людях не показывался. В народе, как водится, всё знали и передавали друг другу, что разболелся молодой князь, испачкавшись в чёрной крови убитого им Змея-оборотня. Пользовали больного многие лекари; даже из чужих краёв привозили, да всё без толку. Пообещают исцеление, а князю с каждым днём всё хуже. Знающие люди посоветовали искать облегчения у бабок-травниц, которыми славились местные края, и даже упомянули рязанское село Ласково…
Когда до государя дошла весть, что брат его, вернувшись из поездки в Рязанскую землю, привёз с собой знахарку – молодую деву, и держит её взаперти в своих покоях, он ничуть не обеспокоился: лишь бы вернулось здоровье к Петру, а там хоть трава не расти. Больному и в самом деле полегчало; князь Павел навестил брата и самолично убедился, что кожа того сделалась чистой, а сил прибавилось. Видел мельком он и рязанскую знахарку, - весьма пригожую девицу, одетую, как простолюдинка. Дева смущённо шмыгнула вон. И объяли князя Павла сомнения.
- Прилично ли тебе, брат, держать в опочивальне деву? – вздохнул он. – Или мало о нас судачат?
Тут князь Пётр сокрушённо признался брату во всём, что совершил:
- Обвенчан я в церкви с этой девицей, так что тут нет греха и урону для княжеской чести, ни тем более прелюбодеяния: из-за слабости телесной я её и пальцем не тронул. А свадьбы у нас никакой не игралось.
- Ахти, братец, что ты натворил! - ужаснулся государь. – А как же воеводина дочь, что я скажу Онуфрию Чудинычу?
Тут братья прослезились. Пётр – вспомнив премилую Забаву Онуфриевну, на которой думал жениться, Павел – представив возмущение воеводы и необходимость оправдывать перед боярами легкомыслие брата. Утерев глаза, братья обнялись, жалея друг друга.
- Не везёт нам с жёнами, да и только , - вздохнул князь Павел. – Кликни сюда рязанку, дай поглядеть на твою венчанную жену.
- Тоже скажешь, жену! – насупился князь Пётр. – Мне бы только выздороветь, а там… в монастырь можно честь честью отправить, или по-иному как-нибудь избавиться.
- Так-то оно так, - задумался государь. – Поживём-увидим. Но всё-таки позови.
Дева вошла, поклонилась государю в пояс, встала у порога. Из-под накинутого на голову платка выгоревшие пряди волос выбиваются, с миловидного лица ещё не сошёл крепкий деревенский румянец; а из-под домотканой юбки босые ноги виднеются.
- Никак она босичиной? – удивился князь Павел.
Князь Пётр смутился и нахмурился:
- Зачем лапти сняла?
- Так не годится, - сказал князь Павел. – На государевом дворе и челядины должны быть нарядно одеты. Не тужи. Я скажу княгине Ир инее, пусть пришлёт что-нибудь из своих обносков.
- Обойдёмся без княгини, - рассердился князь Пётр; он не любил Ирину.
Феврония видела, что пришлась в Муроме не ко двору. Вначале-то она словно на крыльях реяла, косых взглядов не замечала, а холодность князя Петра его болезнью объясняла. Пускай хмурится: солнышко и за тучей светит и всякую земную тварь радует. Всё ей было мило тут, - и дом ясна сокола, и град его, и челядь, и лошади, и даже несносный Гордята. Лечение князь Пётр принимал старательно, - мазался, парился, пил травяные настои, а во всякое другое время привередничал, сердился и гнал её прочь. А куда ей идти? Тут не Ласково. Только и была у неё, что тесная каморка без окна, где стоял её лубяной короб с сушёными травами и кореньями да висела каменная иконка. Из дому ни шагу. На Ивана Купалу запросилась в лес: самая пора т равы целебные собирать. На неё глянули, будто на полоумную: забудь, мол, о лесе, здесь тебе не деревня, а стольный град, и ты более не свободная дева, а в услужении у князя. Только и оставалось, что с вышки на городские крыши любоваться.
И правда, велик и прекрасен был город Муром. Построили его русские люди среди дремучих лесов, на крутом берегу красавицы Оки. Крепость возвели на высокой горе и устроили так, что никакой враг не страшен: вокруг неё и рвы, и валы, и мощные стены. Внутри – невиданного великолепия Борисоглебский собор; тут же палаты владыки. Княжий двор богат и обширен; у князя Петра свои хоромы на особицу. Посады, где обитало простонародье, Феврония только с вышки видела. Обширные посады, строений всяких множество по горкам да оврагам . Лес от города далеко отступил, оставив место для пашни и выпасов. При виде столь укреплённого города дева, сроду ничего кроме родного селения не видавшая, только головой качала. Рассказывали, будто Рязань ещё больше Мурома, да ей и представить такое было трудно. А люди жили тут иные, чем в Ласково, нравы были иные. Хоть недалеко от Мурома родимая Рязанщина, а чужая сторонушка. Непривычный говор: цокают муромцы, говорят «цаво тебе, доца?». От муромы лесной то цоканье. Муромы здесь больше, чем славян, да и славяне другие – суровые кривичи, с севера пришедшие. Рязанцы – те вятичи, народ южный, приветливый, добросердечный, а кривичи прежде чем до муромских лесов добрались, много чужой литовской крови в себя приняли; им палец в рот не клади. Из иных языков более всего мордвы. Та живёт обособленно и даже своего князя имеет. Муромские пределы часто беспокоят булгары; мордва договорится с ними и беспрепятственно ко граду Мурому пропускает; а как пойдут булгары назад, повезут награбленное, тут мордовские удальцу на них нападают и отбирают добро..
Из своей поездки к тёплому морю князь Пётр привёз не только горестную болезнь, но ещё несколько книг. Греческие, написанные непонятным языком, Феврония не трогала, а обложку книги с русскими письменами приподняла и прочла по складам название.
- Никак ты читать умеешь? - изумился князь Пётр.
- Буквы все знаю, - с горделивым смущением сообщила она. А как же? У батюшки Акима выучившись, потом многие стволы древесные ножичком изрезала.
Пожелав проверить грамотность знахарки, он ткнул пальцем в страницу и велел читать. Она начала, и чем дальше читала по слогам, тем больше ничего не понимала: слова были сплошь неизвестные.
- Деревня дремучая, - развеселился князь Пётр, и стал объяснять смысл читанных слов.
Феврония внимала почтительно, не уставая любоваться красивым князем. Как он много знал, как был умён! Читал он тоже по слогам, водя пальцем по строкам, зато мог объяснить каждое слово, даже если оно было совсем чужим.
Князю Петру нравилось покрасоваться учёностью перед наивной сельской девой, слушавшей с такой жадностью. Ему тоже было интересно написанное в книге, однако он немного стеснялся занятия, столь неподходящего для удалого молодца. Едва их уединение кто-нибудь нарушал, он гнал прочь Ф6евронию. Она послушно уходила, счастливая и задумчивая. Если же у князя собирались дружки и начиналось пированьице, она и книгу уносила, чтобы где-нибудь в закоулке читать до темна. Врачевание и чтение - более никаких занятий у неё не было.
Князь Павел, осудив деревенскую одежду Февронии, стал причиной многих перемен. Раздосадованный князь Пётр, призвав к себе ключницу, распорядился одеть рязанскую знахарку по-городскому. Ключница, суровая старуха, молча выслушала господина, молча оглядела Февронию и молча кивнула, всем видом показывая неодобрене княжеской затеи.
Облачившись в непривычное платье, Феврония почувствовала себя неловко, не зная, как держаться. Платьишко ей выдали тёмное, безо всяких украшенй; платочек посветлее, но тоже без затей. Другую бы такой наряд сделал пугалом, она же стала казаться выше и тоньше. Повязала платок, как замужняя женщина, и, достав из короба единственное своё украшение - бисерный обруч, своеручно сплетённый, надела на голову. По тому как насупилась ключница, оглядев её, поняла: вышло хорошо.
Когда с тёплым питьём в руках она вошла к князю, в его глазах недоумение сменилось удивлённым узнаванием, а потом смущением. Наблюдая, как по опочивальне разгуливает молодая, привлекательная горожанка, он вдруг застеснялся своего неприглядного вида, мятой рубахи, всклокоченных волос, и прикрылся одеялом. Феврония хотела переменить ему примочки, - он отказался. Тогда, присев к нему на постель, она принялась поить его травяным настоем. Глядя в её лицо, он подумал, что оно не только доброе и заботливое, но ещё и красивое. От Февронии не укрылось впечатление, произведённое на князя её новым обличьем, и ей взгрустнулось: как же, стольких бесед с глазу на глаз не достало, всех её забот не хватило; даже алой ленточки в косе не приметил, а надела городское платье, и сразу он её разглядел.
Застыдился, засмущался князь П1тр своей лекарки. Не разрешал более растирать себя мазями, оказался перед нею обнажаться, запретил входить вместе с ним в мыльню. Однажды читали книгу. Внезапно, перебив чтен е, он спросил:
- Ты кто?
Она ответила ласково и горделиво:
- Жена твоя венчанная.
- Так я велю челяди госпожой тебя звать, - подумав, решил он.
- Что ты, что ты, мой князюшка! – так и всплеснула руками. – Какая из меня госпожа?
- Сумела стать моей женой, станешь и госпожой, - не унимался он.
- Гордята будет недоволен, - потупилась она. Нарочно помянула своего недруга. А у самой сердце от радости замирает.
Мне Гордята не указ, - разошёлся князь. – Кликнуть сюда всех ближних слуг.
- Не зови их! – взмолилась Феврония. – Какая я им госпожа!
- Да ведь ты сама только что сказала, что жена моя!
Покачала головой:
Мы ведь свадьбы по-людски не играли, всё в тайне у нас. И стол, и ложе раздельные…
- А вот сего ты не дождёшься, - смущённо отвёл глаза князь Пётр.
- Я в тёмном чулане дни провожу, ем объедки со стола прислуги, - невозмутимо продолжала она.
- Сдаётся мне, что ты сама того хочешь. Нравится, видно, тебе меня перед старшим братом позорить. Сей же час позвать сюда тиуна и ключницу, - разгневался князь Пётр и даже босые ноги из-под одеяла на пол спустил.
По слову князя Февронии отвели светлый покой и дали в услужение женщин, а ключнице было велено не отказывать знахарке ни в чём, что бы оа ни попросила. Домочадцы недоумённо судили-рядили, кто такая эта лесная дева, за какие заслуги ей такие почести. Лечению её конца-края не видно, не выздоровел до сих пор князь.
Государь-князь Павел, не удержавшись, открыл супруе тайну женитьбы своего младшего брата и то, что они, муромские государи, должны принять в свою семью дочь селянина-древолазца. Княгиня, сильно не любившая деверя, вознегодовала, стала плакать, жаловаться на судьбу и даже пригрозила уехать к батюшке в Рязань, если её будут заставлять по-родственному обращаться с вороной в павлиньих перьях.
Призвали Гордяту, и он сокрушённо подтвердил венчание в ласковской церкви, а также поведал, что знахарка и князь Пётр читают друг другу, либо сказкам и забавляются, либо шепчутся нивесть о чём.
- Околдовывает она князя Петра, приворотным зельем опаивает, - уверенно объявил Гордята.
- Немедля прогони из Мурома знахарку, государь! – взмолилась княгиня Ирина. –Не то она на нас с тобой остуду напустит.
- Да как её прогонишь, коли она венчанная жена и брату моему по сердцу? – растерялся князь Павел.
На половине князя Петра ещё не подозревали об истинном положении травницы, и ключница продолжала сурово хмурить брови в ответ на всякую просьбу Февронии, когда на государевом дворе все до последнего скотника уже толковали о сыромолотой княгине, которую князь Пётр выудил в каком-то рязанском болоте и теперь скрывает от стыда в своих покоях. Дошли кривотолки и до воеводы Онуфрия Чудиныча и его прекрасной дочери. Как услышала Забава Онуфриевна, что князь Пётр женился, грохнулась на землю, забила ногами и завопила пронзительно.
- Погоди верещать, остынь, - встревожился воевода. – Может, неправда, и люди всё врут. Дождись, разузнаю.
- Ох, не спрашивай, - понурился князь-государь, когда воевода приступил к нему, требуя правды.
Потемнев лицом, Онуфрий Чудиныч так хрястнул кулаком по столу, что на нём всё запрыгало и попадало. Забава же Онуфриевна, вырвав с досады клоки волос у одной из своих девок, расцарапав лицо другой, утихла и велела призвать к себе Гордяту. Тот охотно явился к красавице. Долго слушала она его рассказ о ласковской знахарке, выспрашивала, что да как, а когда услыхала, что неволей женился князь Пётр, совсем успокоилась. Попросила отца не ссориться больше с государем: что с возу упало, то пропало, а цыплят по осени считают. Строптивый и несговорчивый с людьми, воевода привык во всём уступать дочке, и князь Павел к удивлению своему с облегчением обнаружил, что Онуфрий Чудиныч утихомирился. А Забава Онуфриевна стала часто звать к себе Гордяту и выспрашивать, как проводит время князь Пётр со своей простолюдинкою, да раздумывать, как их разлучить.
http://www.proza.ru/2009/06/12/362
