На море, на окияне, на острове Буяне стоит дерево золоты листы; по веткам ходит кот-баюн, вверх идёт – песенку поёт, вниз идёт – сказку говорит. Была у нас пока не сказка, но присказка; а сказка вся впереди вот послушайте.
Сколько времен и прошло, не скажу, только в Ласково заметно прибавилось ребятни, недавние молодухи уже по третьему и четвёртому дитяте вскармливают , а Феврония всё на выданье. И не думает печалиться! Встанет до петухов, и весь день в трудах: то по хозяйству, то рукодельничает, то навестить болящего побежит , а то и в лес уйдёт; о гуляньях не думает, в хороводы не просится, наряжаться не хочет, так что соседям остаётся только завидовать, какую труженицу-дочь послал Бог древолазцу-бортнику и его жене.
- Чай, уж отработала свой долг родителям Хавронья-то, - сказала Фефёла соседке.
- И за себя, и за сестёр, - кивнула печально матушка. – Нет ли у тебя на примете какого-нибудь вдовца?
- Да ведь не пойдёт, - развела руками сваха.
- Батька прикажет, так не посмеет ослушаться.
- Не продают курочку, котора золотые яички несёт, - съязвила сваха.
Тятя, узнав о разговоре с Фефёлой, пристрожил жену:
- Время терпит. Успеет ещё на свёкра со свекрухой наработаться. Пусть пока для рлодных отца с матерью потрудится.
Феврония помалкивала да старалась на люди пореже показываться, чтобы не судачили о ней. Детишек любила; племянников своих обшивала, гостинцы им носила, песенки пела и сказки сказывала. Возьмёт на руки маленькое, горячее тельце, прижмёт к груди, тетешкает; раскроет крохотную пясточку, нежно пальчики перебирает:
- Сорока кашку варила, гостей созывала. Приехали гости, привезли подарки: этому кашки, этому бражки, этому пивца, этому винца; а этому ничего не достало…
Племянники так и липнут к ней, а сёстры обижаются:
- Тебе, Хавронья, только игры да забавы, а нам одни труды и заботы, да в придачу мужья-дурни. Погоди, выйдешь замуж, наплачешься, а пойдут у тя дети, - не наскачешься.
Лицо Февронии грустнело: не пойдёт она замуж. Не судил епй, видно, Господь своего младенчика к груди прижать. Наверно, каждому отпущено своё: ни сеструхи её, ни товарки пользовать людей и скотину не умеют, заговоров не знают; а ныне, когда не стало Пищулихи, кто бы округу от болезней ихбавлял, не будь Февронии?
Сорока даром не стрекочет: к вестям аль к гостям. Стрекотала белобокая щеголиха, прыгала по забору, переливалась на солнце , косилась чёрной бисериной глаза. Феврония, сидя за тканьём, посматривала в оконце, дивилась назойливости птицы. Она была одна в доме: родители отправились в соседнюю деревню на похороны, а брат на бортях трудился. Однокрылый бабкин воронок, сделавшийся важной вороной, да хромой зайчишка, высвобожденный из охотничьих тенёт, разделяли её одиночество. Была бы рядом собачка, не говоря о мальчонке либо девчушке, веселей бы ей было. Задумалась она, запечалилась, - как вдруг громкий топ в сенях. Вваливается в дом незнакомец и, не сняв шапки, не перекрестившись, зычно вопрошает:
- Где тут хозяин?
Застыдилась Феврония, ибо по летней поре сидела распояской, в одной рубахе. Торопливо накинула платок на плечи со словами:
- Плохо быть дому без ушей и хоромам без очей.
Незнакомец, - а это был юноша в одежде, какую носят слуги знатных людей, изумлённо покосившись на зайца, скакавшего по полу , повторил вопрос:
- Где человек мужеска пола, что здесь живёт?
Углядев, что юноша совсем зелен, почти мальчик, Феврония успокоилась и с усмешкой ответила:
- Хозяин дома – отец мой; родители мои пошли в заём плакать. А брат отправился через ноги в погибель глядеть.
Юноша изумлённо уставился на девицу за ткацким станом:
- Не ведаю, что глаголешь.
- Неужто не уразумел?
- Что означают словеса твои про родителей да брата? Как это: в заём плакать да через ноги в погибель глядеть?
Феврония терпеливо пояснила:
- Родители мои пошли на погребение, и там плачут. А когда за ними смерть придёт, другие им долг отдадут, по ним плакать станут. Про брата же я тебе сказала так, потому что он, как и отец, древолазец, в лесу мёд собирает. Ныне он на такое дело один отправился, а как на дерево станет лезть, тут ему и глядеть через ноги вниз, как бы не сверзнуться да живота не лишиться.
- Вот оно что, - подивился юноша. - А что означает: плохо быть дому без ушей, а хоромине без очей?
- Вот ты вошёл в дом и увидел меня, сидящую распояской в простоте. А был бы у нас пёс, то, учуяв тебя, тявкнул бы; и не застал бы ты меня врасплох. А был бы в доме нашем отрок малый, то, увидав незнакомца, к дому подходящего, прибежал бы и сказал мне.
Сняв шапку, почесал юнец в затылке:
- Вижу, мудрёная ты девица. Как твоё имя-то?
- Февронией крещена, - поклонилась та. – А ты кто?
- Я Мартыном зовусь, служу очень знатному господину, а его имя назвать не могу; почему, - сейчас узнаешь. Болен мой господин, язвами весь покрылся. Искал он исцеления у многих врачей, но никто ему не помог. Дошли до него слухи, что в ваших краях много знахарей и врачевателей. Разослал он нас на поиски. Вот я и пришёл осведомиться, не знаешь ли ты какого знахаря, который мог бы помочь моему господину?
- Сам Бог привёл тебя к моему порогу, -улыбнулась Феврония. – Я и есть знахарка. Искусней в Ласково не найдёшь: и с уголька сбрызну, и сглаз сниму, и заговорю, и травами попользую. Приведи господина твоего сюда, а я сделаю, что смогу.
- Эк сказанула! – возмутился Мартын. – Как можно требовать, чтобы я привёл сюда господина моего? Говорят же тебе: он знатен, и горд, и могуществен. Поедем со мной, и если уврачуешь господина моего, он тебя наградит.
- Неподобицу ты лепечешь, отрок Мартын, - рассердилась Феврония. – Как девице ехать с незнакомцем неведомо куда и дом свой бросить? Приведи господина сюда, если нужно ему лечение. Если будет мягок и смирен в ответах, глядишь, и вылечится. Так и передай.
Они ещё попререкались. Видя, что дева непреклонна, юноша смирился. Удалился он со словами:
- Передам всё своему господину. И о твоей строптивости расскажу. На себя пеняй.
Родители, вернувшись, одобрили поступок Февронии, хоть тятя и пожалел о незаработанной дочерью награде.
Феврония вскоре и думать забыла о посетителе. От Иванова дня до Петровок самая пора сбора трав, и молодая знахарка пропадала в лесу. Всё у неё в ту пору спорилось, всё удавалось. Хворое дитя от болезни избавила, корень Адамовой головы откопала, чернику заплечницей носила. А тут ещё приснилось, что душит её Домовой. Не то что душит, а тискает и будто ласкает. Просыпаясь, она ухватила его за мохнатую лапку да и спроси:
- К добру аль к худу сон?
- К добру, - захихикал он, вырываясь и давая дёру.
Вечером матушка, грибы разбирая, жаловалась, что разбежались по всему дому от трав лесных, дочей натасканных, мураши.
- Так это же к счастью, мамонька, - засмеялась Феврония.
- Ох, да где оно заблудилось, наше счастье? – вздохнула родительница.
- К счастью, к прибытку, - твердила Феврония. – Гляди, и ласточки снова у нас на чердаке птенцов вывели.
Однажды вернулась дева из леса, а встревоженная мат ушка встречает её словами:
- И где тебя только носит, Хавронья? Травницу звать к больному приезжали. Да так их много, да все на конях, а главный злой, как чёрт.
- Ахти, мамонька! – всплеснула Феврония руками. – Никак, тот знатный боярин явился со своими болячками, кому я сюда приехать велела, да со смирением .
- Уж ты придумаешь, доча, нам на погибель! – ещё пуще встревожилась матушка.
- А не будет смирен, и лечить не стану, - строптиво вскинула голову девица.
Ввечеру застучала в дверь сильная мужская рука. Обе женщины встревожились: одни в целом доме. Феврония вышла в сени, глянула осторожно в щель и узнала отрока Мартына, что приходил к ней уже однажды. Отодвинула засов со словами:
- Никак привёз больного господина?
- Аль не видела струг на реке да шатёр на берегу? Тотчас собирайся и пойдём. Только помни: никто не должен знать имя моего господина.
- Почто так?
- Не красит его болезнь. Имя же его одной тебе скажу, чтобы ты страх и почтение имела. Узнай и тут же забудь: это князь Пётр Муромский, родной брат муромского самодержца.
Пошатнулась Феврония, ухватилась за косяк: на миг свет в очах померк. Спасибо, в сумерках не заметил Мартын, как перем енилась она в лице.
- Пойдём же, - торопил отрок.
- Нет, - подумав. Ответила дева. – Пусть завтра господин твой явится сюда один, без свиты и со смирением, как я наказывала. Иначе и лечение не подействует. А я тем временем приготовлю нужные травы.
Более говорить не захотела, и Мартын ушёл, покачивая головой.
- Что да как? – встревоженно спрашивала матушка.
- Завтра, чуть свет, сходи, мамонька, к замужним дочам внуков навестить, а я накормлю скотину, каши наварю да хворого боярина попользую.
Матушка, натрудившись за день, скоро уснула, а Феврония всю ночь пролежала на своём соломенном ложе, не сомкнув глаз. Первые петухи пропели, - у ней ни сонинки; вторые прогорланили, а она с боку на бок ворочается; а ужкак третьи закукарекали, она была на ногах.
- Никак рассветает? Пдала голос матушка.
- Уж волк умылся, а кочеток спел, - бодро откликнулась дочь. – Собирайя. Родная. Скоро больной господин пожалует.
В дом вошли трое мужчин, и двое – Мартын и незнакомый боярин поддерживали третьего. Вглядевшись, Феврония чуть не охнула: третьим был сокол её неаглядный, князь Пётр, - да на себя не похожий, бледный весь, измождённый, с поникшей головушкой, будто дубок заломанный. Не узнать князя; только брови соболиные, да в потухших очах еле светится прежняя голубизна.
- Ты, что ль, знахарка? – грубо спросил незнакомый боярин.
Вспомнила его: шёл рядом с князем Петром, когда тот в Ласково заезжал, - губы толстые, глаза наглые, и нос уточкой. Захохотал тогда, будто жеребец, над её словами. Гордятой назвал его князь.
- Посади-ка хозяина своего на лавку да вон ступай, Гордята, - распорядилась она.
- Откуда ты знаешь моё имя? – опешил он.
А тут воронку пришла охота каркнуть, да над самым ухом Гордяты, так что тот подскочил:
- Тьфу, нечистая сила! Как оставить тебя, княже, в ведьмином логове?
Князь Пётр слабо махнул рукой.
- Поди же, сказано, - сердито повторила Феврония. – А ты, Мартын, помоги господину распоясаться: поглядеть на него хочу.
Гордята, поминая чёрта, вышел.
- И ты поди, - освободившись от лишней одежды, тихо велел князь отроку.
Мартын повиновался . Феврония и князь Пётр остались вдвоём. В доме было полутемно, и он не мог разглядеть её, потому что она стояла спиной к оконцам. Да и не пытался он, весь ушедший в свою болезнь. Распахнув одежду, со стыдом и мукой обнажил тело, и Феврония увидела под узорчатой тканью отвратительные язвы: молодецкое тело было покрыто нарывами и струпьями. Она долго молчала, разглядывая язвы. Недавнее счастливое волнение сменилось отвращением, на смену которому пришла жалость. Её возлюбленный князь, удалой молодец, - точно колос, ржой побитый, точно пичуга, хорьком загрызенная, = у неё ищет помощи.
- Если вылечишь, озолочу, - пообещал он.
- Женат ли ты, господин, или, может, сговорён? – внезапно спросила она.
Удивлённо глянув, он отозвался с обидой:
- Хоть я и не женат, но с блуднями не якшался, а болезнь злосчастная приключилась мне от ядовитой крови оборотня, коего убил своей рукой.
- Теперь меня послушай, - сев рядом на лавку, заговорила она. – Знаю травы и заговоры, кои тебе помогут и язвы сведут. На всякую хворь милостью Божьей зелье вырастает. Да только болезнь твоя глубоко в теле засела, и для того, чтобы совсем тебя излечить, я должна быть рядом с тобой денно и нощно целый год.
- Значит, поедешь с нами в Муром.
- Посуди сам, могу ли я, девица, на такое пойти и, бросив родительский дом, с тобою уехать?
Теперь свет падал на её лицо, и князь Пётр разглядывал её, дивясь молодости и пригожести знахарки.
- Так как же быть-то?
- Подумай.
- Ума не приложу.
- Ещё подумай.
- Знаю. Сыщу тебе жениха среди своей челяди.
- Какой же муж отпустит свою жену ночевать у постели добра молодца? Да и не пойду я за челядина. – И, смело глядя в милые очи, Феврония потребовала. – Сам на мне женись. Ныне ты всё равно никому не нужен такой, а я, как буду рядом, излечу тебя, и станешь ты опять молодец молодцом.
Растеряв от изумления слова, князь Пётр молчал.
- Э, милая, - наконец нашёлся он. – Жена не гусли; поиграв, на стенку не повесишь. А как выздоровлю, что с тобой делать прикажешь? Стать посмешищем для всего Мурома не желаю. Да ты, верно, не знаешь, что я.
- Знаю, княже, - страстно перебила она. – В третий уж раз прошусь за тебя замуж, сколько можно! В нашем супружестве спасенье твоё. Да и моё тоже.
- Ополоумела ты, дева! – рассердился он. – Мне, князю, жениться на простолюдинке! Коли можешь, уврачуй, и много денег получишь…
- Не приму я ни гроша, ибо лечение моё только тогда будет силу иметь, если я рядом с тобой год пробуду. Вот и выбирай: жизнь, здоровье и меня, либо скорую могилу.
- Гордята, Мартын! – кликнул князь Пётр, и те ввалились в дом.
Он покинул жилище знахарки сильно раздосадованным.
Закусив губу, сжав кулаки, Феврония притулилась на лавке да так и просидела до матушкиного возвращения. Та посовалась туда-сюда: сидит доча и молчит, каша не варена, горшки холодные.
- Ох, негодница! – говорит. – И нас без обеда оставила, и куры, поди, не кормлены.
Феврония очнулась, тускло глянула:
- Я, мамонька, в тридевятом царстве была, все дела запамятовала.
- А вот как возьму хворостину… Не погляжу, что на выданьи. Был бы тут батька, вожжами бы поучил.
Когда князь Пётр рассказал о требовании знахарки, возмущению приближённых не было границ. Уже совсем уезжать собрались, но Гордята, с виду дуболом, а на деле хитре3ц себе на уме, присоветовал:
- Откуда нам знать, способна она вылечить злую князеву хворь, аль нет? Пусть покажет свою силу. Надо ей пообещать, если очистится тело князя, то исполнит он её желание.
- Когда рак свистнет, а щука запоёт, - уточнил князь Пётр.
- А то обвенчаем знахарку с Мартыном, - продолжал Гордята. – Небось, рада будет. Тогда и в Муром с нами поедет, и на княжьем дворе её можно будет поселить. Станет нашего князя врачевать.
- А я не прочь, - развеселился отрок. – Девица приглядная, хоть и строгая. Да мне всё равно жениться пора.
Свита князя Петра решила, что Гордята хорошо придумал, быть по сему. Сам же князь не женился бы и на заморской царевне: ждала в Муроме, в высоком тереме несравненная Забава Онуфриевна, дочь тысяцкого воеводы. А, может, и не ждала, потёмки сердце девичье ; махнула рукой на болящего. И князь Пётр понурил буйну головушку.
На следующий день прибыло к Февронии посольство во главе с Гордятою. Ввалились молодцы в дом, перепугав матушку, и стали допытываться, не передумала ли знахарка. Нет, не передумала.
- Тогда, - говорит Гордята, - докажи нам своё умение, залечи язвы князевы, и сделает он по-твоему.
- Подумаю, - отвечает девица.
С тем и отъехали.
Матушка, плюхнувшись на лавку, так и просидела, разинув рот во всё время переговоров, а как захлопнулась дверь за гостями, руками всплеснула:
- Что ты затеяла, доча?
- В лес пойду, мамонька, скоро не жди , - торопливо сообщила Феврония, повязывая голову платком и устремляясь вон.
Хранила она целебные травы в избушке Пищулихи. Старухою был припрятан в укромном месте заговорённый корень канупера – главное её сокровище. Он-то и понадобился Февронии.
До вечера дымила печь в лесной избушке, клокотало варево; вместе с дымом валил из распахнутой двери изнуряющий дух. Целую ночь томила снадобье в раскалённой печи молодая знахарка, то задрёмывая, то вскакивая с лавки, чтобы проверить жар. Перед рассветом, едва звёзды начали бледнеть, она вынула из печи горшок, помешала палочкой тягучую массу и оставила стынуть, а сама, раздевшись до исподнего, распустив косу, вышла наружу и по седой росе отправилась к ближнему роднику. Там, омывшись студёной водицей и поклонившись на четыре стороны, она связала собственным волосом две веточки и, пустив их по течению, сказала:
- На море, на Окияне, на острове Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь. Под тем камнем сокрыта Родова сила могучая. Выпускаю её на добра молодца Петра. Сажаю силу могучую. Во все кости его и жилочки, в его очи ясные, в ретиво сердце, в утробу, в рученьки белые и ноженьки быстрые. Будь ты, Родова сила могучая, в Петре неисходно; жги его кровь горячую, сердце кипучее; томи тоской по деве Февронии. Ничем бы добрый молодец не мог освободиться, ни заговором, ни приговором.. Слово моё крепко, как бел-горюч камень Алатырь.
С дуба, у корней которого пробивался родник, сорвался и упал в воду сучок, и Феврония поняла, что великий Род услыхал её мольбу.
Возвращаясь из леса, она нарочно прошла по берегу реки и, прижимая к боку тёплый горшок с варевом, даже постояла в виду струга и княжьего шатра, пока невдалеке не пробежал какой-то наезжанин. Окликнув его, она велела передать Гордяте, чтобы приехал за лекарством да привёз скреплённый печатью договор, а о чём, Гордята знает. Недоуменно оглядев сельскую лапотницу, малый кивнул.
Гордята, как обычно, ввалился в дом с шумом и топотом. На сей раз он был один.
- Звала? – небрежно крестясь на икону, осведомился он.
Феврония стояла перед ним спокойная и уверенная, держа горшочек с терпко пахнувшим снадобьем.
- Привёз ли ты грамоту от князя? – потребовала она.
- Какую ещё грамоту? Что ты забрала себе в голову, деревенщина? – заворчал Гордята. – Подумай только, кто есть ты и кто есть он. Он брат муромского самодержца, а ты дочка бортника, и приданого у тебя блоха в кармане да вошь в сарафане.
- Моё приданое – мудрость лесная, сила целебная, здоровье князево, - не смутилась девица. – Явился с пустыми руками, и говорить не о чем. Вот тебе Бог, а вот порог.
- Ну и девка! – злобно плюнул Гордята и хлопнул дверью.
В тот день он являлся ещё дважды. В первый раз, недовольный и хмурый, со словами:
- Обещал князь взять тебя в жёны, но не ранее, чем когда язвы сведёшь.
- Грамотку давай.
- Или тебе слова княжьего мало?
- Поди вон, подумаю.
Долго думала Феврония. Наконец, дождавшись Гордяты, сказала:
- Вели княжьим отрокам нарубить можжевельника, да наломать болиголова болотного, да наносить воды с реки, а я истоплю баню. Ныне месяц ветхий, вот и ладно. Как люди уснут, приводи князя мыться, а я дам тебе мазь. Пусть натрётся князь с головы до ног и заночует в бане.
Отроки князевы, ражие да проворные живо из лесу дров наносили, воды с реки натаскали, а уж Феврония своё дело знала, - раскалила баню, веники запарила, полок кипятком обдала и свежей полынью застелила.
Под вечер привели князя, а за снадобьем Мартына прислали.
- Князь уж в бане, - доложил юноша. – Давай свою мазь, дева, да прими о т князя посылку. – И с этим словом протянул ей узелок.
Феврония недоуменно развернула тряпицу: внутри лежал клочок льняной кудели.
- Что сие значит? – устремила она взор на Мартына.
- Велено передать, что хочет испытать князь твою сноровку, о коей наслышан. Сказал: если дева столь мудра и искусна, как себя нахваливает, пускай, пока я буду мыться в бане, учинит мне из этого льна сорочку, порты да полотенце, чтобы было во что переодеться.
Обиделась Феврония:
- Сам ли князь сказывал?
- Сего не ведаю, - покачал головой юноша. – Гордята мне велел, а он князев наперсник.
Опустив голову, Феврония надолго замолчала.
- Давай свою мазь, девушка, - поторопил её Мартын. – Ждут меня.
Она вдруг весело улыбнулась:
- Подождут. Достань-ка из-за печки полено.
Он удивился, но повиновался.
- Теперь отсеки от него щепу с пядь длиной – распорядилась она.
Он отсек.
- Возьми эту щепу, отнеси князю и скажи от меня: пока дева лён очешет, пусть велит Гордяте приготовить из этой деревяшки ткацкий стан.
Поглядев друг на друга, ои начали смеяться.
- Не встречал я в жизни столь разумной и прекрасной девы, - с чувством сказал Мартын.
- Твои бы речи да господину твоему в уста, - вздохнула она.
Сняв с полки горшочек с мазью, протянула его юноше со словами:
- Передай князю: пусть натрётся с головы до ног, а один маленький струп на теле нетронутым оставит. Гляди, не позабудь. А то не подействует лечение.
Князь Пётр всласть напарился, надышался терпкими лесными запахами. Вывели его в прохладный предбанник, усадили на лавку, стали натирать мазью, а Мартын, при сём бывший, возьми и расскажи про щепку.
- Твои выдумки? – поморщившись, обратился к Гордяте князь.
- А надо вразумить наглянку, - рассердился тот.
- Вот и делай теперь ткацкий стан из щепки. Никак, и в самом деле неглупа сия Феврония, - покачал князь головой.
- Была бы неглупа, так за свою мазь вонючую нивесть что не просила бы: много захочешь, ничего не получишь, - проворчал Гордята.
- Если хоть немного от мази сей полегчает, я знахарку щедро вознагражу, - твёрдо пообещал князь.
- Один струп немазаным оставьте, - встревоженно напомнил слугам Мартын.
Наутро оглядел себя князь Пётр и глазам не поверил: стало его тело снова чистым и белым, все язвы сошли. Дивились слуги, одевая господина; Гордята и тот вытаращил глаза.
- Счастлив я ныне, други мои, - сказал князь Пётр. - Теперь-то я понял, что нет ничего на свете дороже здоровья, и если здрав человек, грех ему на жизнь жаловаться.
Февронию он видеть не захотел; велев отнести знахарке тяжёлый кошель с деньгами , приказал отвести себя на струг да тотчас и отплыть. Гордята свистнул-гаркнул молодецким посвистом, созвал князеву дружину, велел в обратый путь собиратся.
Феврония зерно для каши толкла, когда Мартын принёс ей княжескую награду.
- Богатой невестой ты стала, девушка, - сказал он. – Теперь на такого отрока, как я, и посмотреть не захочешь.
- Полегчало ли князю? – осведомилась она.
- Здоров отныне мой господин.
- Пойду взглянуть…
- Не спеши: уплыл он.
Поняв обман, дева опустила руки:
- Значит, тебя вместе с кошелём он в дар мне оставил?
Мартын счёл нужным поднять себе цену:
- Отец мой в дружине самодержавного князя Павла служит. В Муроме у нас свой дом есть. Как узнает мой батя о княжьей к тебе щедрости, не станет нашему супружеству препятствовать.
Тут в сенях загремела вёдрами матушка. Быстро сунув кошель в руку Мартыну, Феврония приказала:
- Спячь, чтобы мамонька не увидела. Не приму я никакого дара. Не деньгами должен расплатиться со мною князь, а совсем другим. Отправляйся следом за господином да так и передай.
По уходе Мартына матушка, сгорая от любопытства, осведомилась:
- Что он принёс тебе?
- Чашу, полную желчи и горечи, - со вздохом откликнулась дочь.
