Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. От Госпожинок до Водокрещей доживёт село Ласково, а потом, препоясавшись туже, от Водокрещей до Егорьева дня; ну, а уж от Егорьева дня страда летняя начнётся, тут все работают не покладая рук; глядишь, опять Госпожинки, потом Семён день, жёлтый лист закрутило: вот и год прошёл. Феврония и весне радуется,лето празднует, и осень благодарит, и зиму торжественно встречает. Лес ей – дом родной в любое время года; идёт по нем у, как по деревне, со всеми здоровается. Увидит белку на суку, поклонится:
- Здравствуй, сударыня рудохвостая.
Обойдёт стороной место, где медведь залёг, шепнёт осторожно:
- Сладко тебе почивать, господин.
Раздвинув кусты, подойдёт к лисьей норе:
- Бог в помощь, кумушка лисичка. Как будут снова детки, зови на крестины.
Зимой в лесу хорошо. Лпший спит, нечисть всякая в тине болотной замёрзла; а летом держи ухо востро: гриб в корзину положишь, и у Лешего тут же прощения попроси. Феврония из лесу и не уходила бы, поселилась бы у Пищулихи, с которой крепко сдружилась; вместе собирали бы травы и коренья, приготовляли отвары и настои, больных пользовали. Дома не работа страшила, а крутой тятенькин нрав.Очень жаловался на отца младший брат6
- Заставляет меня тятя делать всё против воли. Не желаю бортничать. Лучше землю возделывать, жито сеять, скотину разводить.
- Али мёд тебе не сладок? – пыталась шутить Феврония.
- Чтобы мёд добыть, пчёлок-то сначала надо ядовитым дымом потравить. Клянём воров и татей ночных, а сами хуже грабителей сьлеасными тварями расправляемся.
- Тятеньке не перечь, - наставляла она.
- Он вс знает, что думаю, и за то казнит. Намедни девкой обозвал и заставил курице голову рубить.
- Живи не так, как хочется, а так, как можется, - не нашла ничего утешительней расхожей мудрости Феврония.
- А сама-то? – обиделся брат. – Небось, живёшь, как хочется.
- У меня мечта есть. Премудрость земную постичь хочу.
- Высоко летаешь, сестрица; где-то сядешь.
- Да что ты приуныл, братец? Захочешь, и ты сможешь.
Брат подавленно замолчал.
Пищулиха прихварывала, жаловалась на ломоту в костях.
- Старое дерево скрипит, да не валится, - утешала бабку Фврония. – А то перебирайся-ка в село.
Бабка закряхтела ещё сильнее:
- Ты молода, девонька, и не знаешь: лучше со зверьём лесным жить, чем с людьми.
- А как помрёшь, неровен час?
- Домовина моя готова: своими руками построила в глухом месте. Когда мой час настанет, туда уйду. Меня и не сыщешь тогда. А давай вперёд не заглядывать. Знаешь, я себе никогда не гадаю. Лучше малины заварим да попьём.
Сказано – сделано; попили горяченького, надели заплечницы и отправились гулять по лесным нехоженым тропам.
В тот день набрели они на ловчую яму, привлечённые жалобным мычанием, доносившимся из неё. В яме, задрав голову, стоял лосёнок.
- Что-то надо сделать, девонька, - тревожно заклохтала бабка. – Оленей давно в наших лесах повывели, скоро и лосей прикончат.
Яма была неглубока, да женскими руками не вытащишь тяжёлого зверя.
- Батюшка Лесной хозяин, - взмолилась старуха, -вызволь тварь злосчастную, помоги!
- Погоди, бабуся, - сообразила Феврония. – Тут бурелома много. Давай в яму сучья кидать.
До темноты трудились, таская всё, что под руку попадало. Лосёнок поначалу испугался, апотом будто понял, где спасение, стал на сучья взбираться. А куча всё росла; из последних сил притащила Феврония вырванное с корнем деревце; изловчившись, они с бабкой столкнули его комлем вниз, - и лосёнок, вскарабкавшись, показался на поверхности. Бабка, охая, плюхнулась на землю, а Феврония, у которой от усталости дрожали ноги, утирала с лица пот, наблюдая, как, взбрыкнув, лосёнок стремительно исчезает в чаще.
- Ножки не переломаны, слава те, Велес, скотий защит ник, - пробормотала Пищулиха. А теперь, девонька, прочь отсюда, не то нам с тобой несдобровать. Ямина-то у кого-нибудь из ласковцев сделана.
Дома Феврония застала вопли и причитания. Встревоженная и недоумевающая, она обратилась за разъяснениями к сёстрам. Оказывается, сорвавшись с дерева, разбился брат, и тятя уже похоронил его где-то в лесу. Никто не должен был знать место: люди, погибшие внезапной злой смертью, становились упырями, и народ верил, что их тела, если хочешь покоя, следовало проткнуть осиновым колом, а потом сжечь.
Матушка убивалась так сильно, что занемогла слегла: второго сыночка забрал у неё лес. Феврония тоже скорбела о брате; он любил сестёр: вернётся из леса, всякий аз гостинец от зайчика принесёт, хоть корочку хлеба. В живых теперь оставался один младший братик.
Мальчик ходил хмурый и молчаливый.
- Как думаешь, - шопотом осведомился он у Февронии, - наш брат разбился сразу до смерти?
Испуганно поглядев друг на друга, оба не произнесли больше ни слова: они боялись разгадывать то, что произошло в дремучем лесу. Про себя каждый знал, что тятя не потащил бы домой полуживого.
Матушка расхворалась не на шутку. Видя, что её знаний не хватает, Феврония сбегала в лес к Пищулихе за советом.
- Сбрызнуть с уголька надо, - подсказала бабка.- Не робей, у тебя получится. Да спряди длинную нить льняную и ночью, как выкатится Сажар-звезда, обойди вокруг дома и обвей нитью всю усадьбу.
С голоса бабки Феврония затвердила наизусть заклятие от злой немочи, которое надо было при этом произносить. Дала ей Пищулиха и пучок сухой канупер-травы с наставлением, как приготовить отвар:
- Даёт она забвение и глубокий сон, врачует сердечные раны. Пои матушку тёпленьким да понемножку; глядишь, и полегчает.
Феврония сделала всё, как велела знахарка.
- Ишь ты, навострилась, - буркнул тятя, и в голосе его послышалось одобрение.
Матушка более не плакала, а много спала, и, чтобы не мешать больной, семья обедала на улице. Феврония ставила горшок со щами на необструганный стол; все молча сидели вокруг, и тятя, перекрестясь, первым опускал ложку в горшок; следом черпал сын, далее – девки по старшинству. Ели сосредоточенно жуя и громко чавкая.
В такое-то время и подошла к ним Фефёла. Певуче поздоровавшись через забор, она осведомилась:
- Сосед, твоя доча всё по лесу шастает; не знает ли она, кто из Елисеевой ямы зверя выпустил?
Елисей был первым богатеем в Ласково, и тятя, перестав жевать, поднял голову. У Февронии сердце покатилось в пятки.
- Елисей обещал, - продолжала Фефёла, - вырвать руки-ноги тому, кто это содеял.
- Оно так и следует, - согласился тятя.
Феврония слушала разговор ни жива ни мертва.
Зима в тот год опять выдалась снежная да морозная; жита и капусты было в обрез, да и те грозили кончиться к Васильеву дню. Коза совсем перестала доиться, и семейству бортника пришлось туго. Несладко было всем; голодное лесное зверьё подходило к усадьбе, жадно нюхая доносившийся из хлева дух.Птички-синички стучали клювиками в стены, и Феврония собирала после еды все скудные крошки со стола, чтобы отдать их птахам. Она без устали пряла и ткала, грохоча станком; кое-что удавалось сменять на хлебушко, да соседи, узнав про канупер-траву, просили уделить целебного настоя, одаривая взамен кто чем мог.
Раз, идучи по селу, Ф6еврония повстречала парочку. Елисей, ражий мужичина в тулупе нараспашку, величаво стоял возле своих ворот, а возле него вилась Фефёла, укутанная в платки, только красный носик виднелся. Узрев Февронию, Фефёла засуетилась и принялась что-то торопливо нашёптывать Елисею, увказывая на девушку. Тот вперил в проходившую поросячьи глазки, и Феврония почувствовала, как от страха у неё отнимаются ноги: знала кошка, чьё мясо съела.
После этой встречи она несколько дней носа из дома не показывала, а мимо Елисеева дома совсем перестала ходить. Но о том, что выпустила лосёнка, не жалела: случись такое ещё раз, снова бы выпустила. А на Мясоед, - хотя какой уж Мясоед для бедных людей! – внезапно нагрянули сваты. Сначала в избу вкатилась сдобным колобком разряженная Фефёла; за нею пёрли два мужика в убах с корчагою медовухи в руках. Перекрестившись на каменную иконку Спасителя, красовавшуюся в углу, и пережидая, пока Фефёла перецелуется с хозяевами, мужики натоптали столько снега на скоблёном полу, что младшей из сестёр пришлось, оставив прялку, срочно вытирать лужи. Матушка тут же прогнала на улицу всех детушек, кроме Февронии.
- У вас товар, у нас купец, - завела свою песню сваха.
- Насчёт Хавроньи, - пояснил один из мужиков, оценивающе разглядывая девушку. Это был не кто иной, как Елисей, и родители разволновались.
- Не плети, кума, небылицы, - вежливо отозвалась матушка, как требовал того обычай. – Не товар у нас, а девица.
- Да ведь и у нас не купец, а удалой молодец, единственный сыночек нашего Елисеюшки, - с готовностью подхватила Фефёла. – Спелому колосу серп удалой, красной девице жених молодой.
Гости уселись к столу, водрузили перед собой медовуху. Матушка застыла в ожидании указаний мужа, а тот, призадумавшись, медлил: должно быть, прикидывал в уме, сколько запросить за дочку у богатея.
- Женихи, что лошади: товар тёмный, - наконец заметил он.
Из Фефёлы слова так и посыпались: и пригожий-то собой Елисеев сын (косоглаз и рябоват самую малость), и добронравен (когда тверёзый), и слова лишнего не молвит (заикается немного), а уж про богатство и говорить нечего. Будет Феврония сладко есть, на пуховиках спать, свекруха и старшие золовки не дадут ей палец о палец ударить.
- Это ты врёшь, - заметил Елисей. – Нищую берём, так пусть отрабатывает свой хлеб. Не вбей мой оболтус себе в голову вашу девку, мы бы купчиху могли взять. Козу дадите за дочкой, да поросёнка, да кур с десяток…
Видя, как мрачнеет тятя, Феврония облегчённо перевела дух: знала она Елисеева сына, уродца и заику; и злых девок, его сестриц, знала.
- Не спеши, Елисеюшка, - вмешалась встревоженная Фефёла, испугавшись, что свадьба не сладится, и сваха останется без обещанной награды. – Что ты всё про кур задудел? Аль у тя дом не полная чаша? У девы руки золотые. Как станет она на тебя работать, меня вспомнишь добрым словом.
- Покажи, Хавроша, приданое, - встрепенулась матт.
- Тятенька не желает, - подняла бровь Феврония, не отрываясь от прялки. – Да и меня сомнение берёт: как пойду я по деревне рядом с замухрышкой-мужем , что народ скажет?
- Что вы девке позволяете? – оторопел Елисей.
- Ляпнула ты, девушка, неподобицу, - заклохтала Фефёла. – Какой бы муж ни ворона, а жене оборона.
- Дочку даром не отдам, - решил отец. – За Хавронью и коровы мало.
- Ещё чего пожелаешь? – возмутился Елисей. – А не хочешь сундук с золотом?
Рассорились, расплевались, и медовуху унесли. Не выгорело сватовство. Не желая остуды с соседями, Фефёла потом вернулась, бранила Елисея за жадность, не в богатстве, мол, счастье, любовь да лад, не нужен и клад, ваша доча без жениха не останется, с хорошего кусточка хороша и ягодка, на красный цветок и пчёлка летит; а сама так и егозила перед тятенькой, и матушка, в сердцах гремевшая горшками, наконец не выдержав, спросила:
- А не угостить ли тебя, соседка? - И при том так выразительно потрясла ухватом, что Фефёла, смешавшись, отказалась от угощения и заторопилась вон.
Феврония весело рассказывала сёстрам о сватах, чтобы и они посмеялись, однако сёстры, слушая её рассказ, глядели завистливо: ещё бы, к сестрице завидный жених сватается, скоро её выдадут, и начнётся у неё новая жизнь, а они так и останутся при своих прялках.
У Пищулихи случилась проруха: Феврония застала её дрожавшей от холода. В избушке бабкиной было студёно, как на улице, а в потолке зияла порядочная дыра, свисали гнилые доски и даже крутились снежинки.
- Лихо Одноглазое приходило, в избу просилось, - жаловалась бабка. – По крыше топало, одной ногой и провалилось.
Захватив топор, с которым не расставалась, когда зимой в лес ходила, Феврония направилась нарубить жердей для бабкиной крыши. Полдня возилась, заделывая дыру; поверху ветки настелила и снегом присыпала. Потом они с бабкой, с трудом раздув угольки, затопили печку и, открыв дымовое оконце, вышли наружу, чтобы не задохнуться. Тут Феврония и обмолвилась про Елисеево сватовство, да со смехом и шуточками.
- Хороша парочка – баран да ярочка, - прошамкала старуха, - а от скверного козла дожидайся только зла.
- Где он пасётся, мой барашек? – грустно усмехнулась Феврония.
- А ты поищи, - подхватила бабка, воодушевившись доверительностью обычно сдержанной Февронии. – На то он и баран, чтобы своего блага не понимать.
То ли день был чудесный, лес сверкающий, тишина, то ли Феврония устала, но, размякнув, она позволила себе откровенность, вовсе ей несвойственную:
- Да я его только раз и и видела. Сейчас не ведаю, наяву иль во сне.
- Что ж ты молчала, девонька? – упрекнула Пищулиха. – У меня такие заклятья есть, кого хочешь присушу.
Феврония и раньше знала, что бабка умеет творить привороты, недаром бегали к ней окрестные девицы, но просить стеснялась; а сейчас ослабела , поддалась.
- Можешь ты сделать так, чтобы наши с ним пути опять сошлись?
- Имя надо знать.
- Да на что тебе имя?
- Не скрытничай уж, коли начала. Ну, говори. Пётр, что ли?
- Может, и Пётр. – Голос Февронии был еле слышен.
- Попробую, - пообещала бабка.
Дева вернулась из леса домой затемно и по обычаю была строго взыскана родителями, однако радостная надежда, поселившаяся в груди, не дала ей пасть духом. Бабка всё знала, всё могла, и уж если пообещала встречу, так тому и быть. А насильного приворота не надо, пускай лишь поглядит на неё сокол ясный, да она им полюбуется. Как крохотное семечко в весеннюю землю, упадёт её взгляд в молодецкое сердце, пустит корни и станет расти. Сидя с прялкой на лавке возле сестёр, запела тихонько Феврония. Давно дева не пела, давно её голоса родные стены не слыхали.
Однажды при выходе из церкви подошёл к ней Неждан. Сёстры возьми и отступи. Она нахмурилась, потупилась: знает народ, что сватался; пойдут пересуды.
- Тёлку собираюсь купить, - говорит. – Уже наглядел телёночка: рудый, с белой отметиной.
- Купи, будет коровушка, - кивнула Феврония.
- За тебя выкуп дам, - пояснил он непонятливой.
Феврония залилась краской:
- Сказано тебе, Неждан: не пойду я замуж.
А народ вокруг глядит-прислушивается.
- Отец за корову отдаст тебя, - помрачнел Неждан.
- Вот, значит, какова твоя любовь! – ахнула Феврония. – Купить хочешь меня И побежала прочь.
Матушка поглядела на дочу с немым вопросом, однако упрямица молча отвернулась; тятя ничего не спросил.
Искали как-то друг у друга в волосах. Феврония распустила косу, села возле матушки, положила ей голову на колени.
- Хороши у моей доченьки косыньки, - приговаривала матушка, любовно перебирая шелковистые пряди. – Ума бы разума поболе в её головушке… Чадушко милое, ты уж заневестилась. Аль Неждан-кузнец не жених? О сёстрах подумай: пока ты не выдана, им замуж нельзя. А каково тяте троих кобыл кормить?
Сёстры, искавшие в головах друг у друга, тут же выразили Февронии своё негодование.
- Не хочу, - буркнула Феврония. – Дети пойдут, хозяйство… не хочу!
- Рано иль поздно, всё равно замуж идти надо, - со вздохом покосившись на неразумных младших дочек, воображавших, будто замужество нивесть какая сладость, продолжала матушка. – А ты бы, как в воду: бултых, и готово.
- Если только посватается князь! – строптиво сказала Фе6врония.
Сёстры захохотали.
- Эк, хватила! – ахнула матушка. Обескураженно разглядывая круглое личико своего дитятка, она тоже начала смеяться. Давно не смеялась; живучи за суровым мужем, разучилась; застеснявшись собственного веселья, рот ладонью прикрыла.
- Не регочите! – прикрикнула на сестёр Феврония. – Али плоха я? Али княжны да боярышни лучше?
- Не плоха ты вовсе, Хавроньюшка, - принялась уговаривать матушка, - да глупенькая ещё совсем девушка. Не женятся князья на простолюдинках. И бояре, и купцы не женятся. Руби дерево по плечу. За Неждана я бы тебя со всей радостью отдала.
Феврония прибежала к Пищулихе в смятении чувств.
- Сотвори, бабуся, заговор на остуду. Чтоб не томился парень, и меня не мучил.
Глядь, - а на печи кто-то шевелится. Перепугавшись, застеснявшись, отпрянула к двери:
- Кто там у тебя?
- Да Лихо Одноглазое, - прошамкала Пищулиха. – Пустила обогреться на нчь, а он теперь говорит: до тепла с печи не слезу.
Из-под тряпья выглянул маленький, всклокоченный старичок и, встретившись глазами с Февронией, тут же испуганно спрятался.
- А вот мы его сейчас наружу выгоним, - решила гостья.
- Да ну его! – безнадёжно отмахнулась бабка. – Пускай сидит: печь широкая. Мне ли бояться Лиха, девонька?
Застыдившись чужого, Феврония более не заводила разговора о своих заботах; оставила бабке горбушку и была такова.
По весне ещё дважды приходили сваты с дальнего конца села, и всякий аз Феврония отказывалась. После второго раза подстерегла Фефёлу и попросила:
- Не води к нам женихов, не надобны мне они.
- Да ты что, девушка? Аль из другого теста? - всплеснула Фефёла руками.
- Тесто такое же, да начинка не та.
- Однолетки твои одна за другой замуж выходят. Или на тебя порча наведена?
- Говори, да не заговаривайся, тётка Фефёла.
- На чужой роток не накинешь платок.
Разошлись, осердясь друг на друга.
И недели не прошло, как ввалилась к н им в дом Фефёла, опять разряженная и с новым женихом. Феврония потянулась, было, за ухватом, да Фефёла замахала руками:
- Не тебя сватать пришли. Сиди в вековухах. Не ты одна; у вас в доме ещё две невесты. – И завела своё, улыбаясь сладко хозяевам. – У вас товар, у нас купец…
Среднюю сестрицу пришли сватать.
- Да как же так? – смутилась матушка. – У нас старшая не выдана…
- Помолчи, - велел тятенька. – Проходите, сватушки любезные. Сядем рядком, потолкуем ладком. Наперёд говорю: даром девку не отдам. Я её растил-холил, а она ещё по младости лет долг родителям не успела вернуть.
Заговорили о выкупе. Вспомнили о приданом, полезли в сестрин сундук, - а там на донышке. Феврония тем временем вышла на улицу; видит, бежит за нею средняя сестра, запыхалась, глаза испуганные:
- Дозволь из твоего сундука холстов в мой добавить.
- Нешто замуж хочется? – удивилась Феврония.
- А то нет? Мил мне Васенька. Ещё на Красную Горку миловались, и он меня посватать обещал.
- Так выходи.
- Ты, как колода, поперёк дороги.
- Вот ещё! Хочешь, заступлюсь перед тятенькой?
Сестра недоверчиво хлопала глазами.
Васенька обещал за невесту кабанчика да несколько мер зерна, однако остался недоволен приданым, и, когда по уходе сватов Феврония вернулась в дом, родители судачили, как быть.
- Пока Хавронья на выданье, другую свадьбу нельзя играть, - беспокоилась матушка.
- Хавронья из сестёр самая приглядная и к тому же работящая, она не засидится, возражал тятенька, видя уже в своём загоне жирного кабанчика.
- Я сестриному счастью мешать не стану, - объявила Феврония. – Пусть забирает мой сундук с приданым.
- Что ты придумала, доча! – всплеснула руками матушка. – Себя обездоливаешь.
- Да я, матушка, лучше прежнего себе приданое сработаю, - улыбнулась ей дочка. – Теперь я мастерица, а раньше неумёхой была: все холсты в затяжках да узелках.
Сыграли свадьбу честь-честью, выдали замуж среднюю сестру. Осыпали молодых хмелем и зерном, накормили их курицей и кашей, расчесали им волосы, заставили невесту разуть жениха, уложили их почивать на двадцати семи заговорённых снопах, а сами отправились пировать. Гостюшки на Февронию косились, головами качали, а она была весела и спокойна. Матушка разрешила отдать сестре только половину сундука, так Феврония другую половину потихоньку младшенькой обещала. Оставили бы только её в покое.Ей бы только без устали за ткацким станом работать, либо по лесам и полям бродить, травы целебные собирать, грибы-ягоды, а где чаща поглуше, ножичком на коре процарапать любовно заветную «П». Знала, что люди осуждают её, но и бровью не вела: не как сверстницы-подружки решила жизнь свою прожить, иначе.
Однолетки стали её сторониться. Одна за другой замуж выходили, а её перестали даже на свадьбы звать.
- Говорят, у тебя глаз тяжёлый, - призналась одна. – Ты с колдуньей Пищулихой хороводишься. А та с нечистью всякой да с русалками в ладу.
- Не колдунья она, а знахарка, - уязвлённая, отозвалась Феврония. – А в церковь я чаще тебя хожу.
Надо же, что придумали: глаз тяжёлый! Затаила обиду, но не переменилась, не захотела к людям подлаживаться; стала только реже в деревне показываться.
