Дивное Дивеево

Мы отвергли даже здравый смысл, для того, чтобы упокоить нашего духовного отца. Слушались мы и освященного и благовонного простеца старца Арсения. Когда я был еще новоначальным, мы сажали с батюшкой Арсением зеленый лук. Я сам его не сажал, но знал как это делают. Итак, я начал сажать как положено: корнем вниз, а ростком вверх. 

О. Арсений мне говорит, чтобы меня испытать: 

– Бутончик! Разве так сажают лук? 

– А как, Старче? 

– Ростком вниз, а корнями – вверх. 

– Благословите. 

Хотя по логике я был и прав, но в этом я оказал слепое послушание и посадил лук перевернутым. И что же вы думаете?! Не только пророс, но и вызрел отличный лук! Из-за точно выполненного послушания все выросло правильно. 

В другой раз снова Старец послал нас с одним братом собирать виноград. Весь день мы обрезали грозди и, естественно, ни одной ягодки не попробовали, потому что Старец не дал благословения. 

Монах, которому мы помогали, нас просил: 

– Да кушайте, отцы, есть благословение. 

Но мы отказывались. Он удивился нам и сказал: 

– Ну и ну, какие монахи у старца Иосифа! 

А потом еще и папе-Ефрему Катунакскому он говорил с удивлением следующее: 

– Ну, папа-Ефрем, каких монахов имеет старец Иосиф! Весь день они срезали грозди и ни одной виноградины не положили в рот! Я им сказал: «Да ешьте же, все благословлено!». А они отвечают: «Благословите, Старче, еще не время для трапезы». Это – правда, мы никогда не преступали благословение Старца. 



Закройте ваши глаза, оказывайте послушание и не бойтесь 

Пантанасс, Всецарица, явившаяся старцу в видении

«Настоящее послушание, – как учил нас Старец, – не считается исполнением заповеди только внешне и точно. Настоящее послушание означает научить себя так верить и так мудрствовать, как верит и рассуждает Старец. Поистине, в чем цель послушания? Разве не в том, чтобы научиться духовной жизни? А если ученик не верит учителю, то как он получит пользу?» 

Я всегда помнил это поучение и пытался смиренно и просто последовать мыслям Старца, как он верит, о чем он думает, – я ему пытался подражать сколько было сил. Я верил, что его слова – это золото и алмазы. Я очень часто держался его советов и говорил сам себе: «в моей жизни мне не нужно пускать внутрь себя никакого другого человека, кроме старца». 

Мы искренне усиливались сделать так, чтобы «Верую» старца было нашим собственным «Верую» . И по благодати Божией я никогда не думал что-то отличное от «Верую» моего Старца. Я не хотел быть послушником только внешне, другими словами, оказывать ему послушание только в служении, рукоделии и выполнении его распоряжений. Напротив, я искал настоящего духовного послушания. Так, когда Старец что-то решал, я безусловно был согласен с ним. 

Старец обращал внимание, что благородство уст монаха есть: «благословите» и «да будет благословенно». Другими словами, когда он ошибся и его проверяют, не нужно говорить тысячи оправданий, а только – «благословите», т.е. «простите». И когда ему говорят сделать что-либо такое, что отсекает его волю, он смиренно уступает и говорит: «да будет благословенно». 

Еще говорил Старец: «Хорошее начало – лучший конец, плохое начало – худший конец». 

– А что такое хорошее начало, Старче? 

– Вот что. Когда вы оказываете послушание и не исполняете своей воли, когда выполняете свое правило, ничего не скрываете от вашего старца и ничем его не огорчаете, это – хорошее начало. Но главным образом, хорошее начало это – когда вы заботитесь о том, о чем заботится ваш старец. Ошибся старец? – Значит, и ты ошибся! Но так вы не допустите ошибки. Послушание не допустит сделать ошибку послушнику, даже если ее сделал старец. Чистое послушание не оставит хорошего послушника потеряться. Закройте ваши глаза, оказывайте послушание и не бойтесь. 

– Да будет благословенно! 

Лично я за это взялся. Мне не требовалось повторять второй раз. Я говорил себе: «Я упокою старца. Ничего иного. Как только упокою старца… не боюсь ничего». Этот малюсенький совет оказался великим по духовной силе. Его я положил в недра моей души, его я сделал своим «Верую», его я сделал единственным своим достоянием и говорил себе с решительностью: «на него я поставлю всю мою жизнь». И действительно, я прилагал усилия вдвойне упокоить Старца вплоть до его кончины. Во-первых, я не буду его огорчать. А во-вторых, упокою его самим образом моей жизни. И я думал: «если мне это не удастся, то потерпит крушение цель, ради которой я оставил мир». Я убедился на практике – когда послушник прилагает усилия точно хранить заповеди и поручения старца, благословение Божие идет впереди него. Такого не бывает никогда, чтобы послушник, который со смирением упокоевает своего духовного отца, потерпел поражение. И тем более невозможно, чтобы он не стяжал Царство Божие. 

Мы видим у прп. Симеона Нового Богослова, что с крайним послушанием старцу, с твердой верой ему и с животворящей силой смирения ему были даны богатые дары, и он был исполнен благодати Святого Духа. 

Когда я был новоначальным, у меня было эгоизма выше головы. Я считал себя чем-то важным! Ведь я с детства жил внимательной жизнью и имел маму, преуспевшую в аскетике. Тем не менее, мир не может оценить действительное духовное состояние. Мир говорил мне много похвальных слов и видел меня преуспевшим юношей. Я надувался от этого так сильно, что, казалось, уже достиг третьего Неба. Те, кто хвалил меня, делали мне зло, хотя сами этого не понимали. Меня поразил вирус и отравлял своей гордостью и тщеславием. 

Впрочем, подзорные трубы Старца, которые хорошо могли различать вещи, как они есть, видели чудовище, находящееся внутри меня и вытаскивали его, чтобы убить! Прежде всего, он взял нож дисциплины и начал отверзать мне путь смирения. Все время моего послушничества – это было ни что иное, как сплошное воспитание. Я поверг себя перед учителем и ученым. Он меня вел дальше и дальше. С первого дня он начал исцелять мою душу и не оставил на мне сырой ветки! 

Он меня постоянно проверял, ругал, смирял. Он-то знал, что только упреки и обиды приносят духовную пользу, потому что именно так и получают венцы, когда ты мирно выдерживаешь поношения, то эгоизм и тщеславие задыхаются. Он многообразно бил меня молотом, чтобы отвалилась ржавчина, которая была на мне. Благодатью Божией я ни разу не открыл уста, чтобы возразить: «А за что? Что я сделал?» 

В общем, Старец был очень суров. За все время, которое я пребыл около него, я только два раза услышал свое имя из его уст. Чаще всего он меня звал «Упрямый», «Стручок», «Калека» и другими украшающими прозвищами. Поистине, когда он мне выговаривал, я очень болезненно это воспринимал. И как теперь признательна ему моя душа за те хирургические вмешательства в мою душу чистейшего его языка! День и ночь – трепки! Не хотя бы через день, но каждый день. Вот это да! Что мне делал Старец! Ни одной минуты у меня не было, чтобы вздохнуть от порицаний. Мне было больно, и я уходил в свою келью. Обнимал там распятого Спасителя и со слезами говорил: «Ты, Бог, выносил злоречие, клевету, позор от множества людей. Я же грешный и страстный не могу понести один выговор?! Ведь Старец это говорит, потому что меня любит и хочет спасти!» И я чувствовал, как возрастает душа моя и выдерживает распятие. 



Проверка послушания 

Резервуар для дождевой воды и умывальник в скале



А Старец тем временем не упускал удобного случая, чтобы отрубить мой эгоизм. Не прошло и немного дней после того, как я пришел к нему, как он мне говорит: 

– Эй ты, Хромой, который не может управлять своими ногами, ты мне не скажешь… Если в какой-нибудь день ты выводишь из себя какого-либо брата, он тебя зовет и дает тебе оплеуху, что ты будешь делаешь? 

– Я скажу «Благословите». 

– Итак, ты скажешь «Благословите»? 

– А что еще сказать? 

– Хорошо, посмотрим… 

Прошло несколько дней, и я думал о Старце: «Он это все уже забыл». 

Была Пятница, а в Субботу утром должен был прийти папа-Ефрем Катунакский для Литургии. Вот приходит Старец и говорит мне: 

– Посмотри заранее, что ты будешь завтра петь. Завтра попробуешь. 

– Да будет благословенно. – Отвечаю. Тем не менее, я даже не имел представления о псалмопении, потому что в миру я никогда не пел. Я слышал певцов на Приходе и со слуха схватывал некоторые вещи. Но я не знал, как петь и не имел опыта. 

Утром пришел папа-Ефрем и начал Литургию. Церковка в пещере была очень мала. Здесь стоял Старец, там батюшка Арсений, в центре – я, а ниже о. Афанасий с нашим братом Иосифом. 

Начался Малый Вход. По случаю Субботы было и коливо. В «последовании службы», которое мы пели после входа, требовалось следующим спеть «Со святыми упокой», то есть в следующее мгновение нужно было уже начинать петь. 

Внезапно Старец говорит мне: 

– Пой «Со святыми упокой». 

Я мало-мальски знал только панихиду, которую слышал вне, в миру. А последовательности, в которой поется на Святой Горе, я не знал и начал петь медленно-медленно на одной ноте: 

– Соо святыыы… 

Не успел я допеть конца фразы, как грохнул шлепок в Церкви. От затрещины я только успел увидеть в дверной проем блеснувшее как диск веретена небо! 

Старец мне говорит: 

– Эй, как поешь? Разве так поют?! 

Папа-Ефрем в алтаре остолбенел…

– Благословите, Геронда! – Отвечаю. 

– У нас сейчас что – панихида? 

– Благословите, Геронда. 

– Прельщенный! Сейчас, как только закончится Литургия, сядешь вон там, около двери, и наклонишься вниз. Все будут выходить, а ты у всех будешь просить прощения как прельщенный, потому что ты такой и есть. 

Окончилась Литургия, я причастился и стал на колени около двери. 

– Простите меня, отцы! Я – прельщенный. 

– Да, верно, ты прельщенный. 

– Я впал в прелесть, простите меня... 

Настолько строг был со мною Старец. Но в действительности он был очень благословенный человек, его сердце изливалось от любви. Ведь он нас не учил плохому или связанному со страстями, но, напротив, пытался исцелить нас от гордости, которую мы принесли с собой из мира. 

Не проходил и день, чтобы Старец не устраивал мне взбучку. 

– Стручок, сделай нам кофе! 

– Да будет благословенно! – Ответил я немедленно. 

Я принес кофе и даже «спасибо» не услышал – «плохим плохой». Но только Старцу нужно было отлучиться по случаю прихода папы-Ефрема, он тихо сказал, проходя позади меня: 

– Будь благословен всегда, детка! 

Вот так Старец сзади меня, со спины, воссылал о мне многие молитвы! Но конечно, я тогда этого не знал. Это мне потом рассказали, когда уже Старец преставился. 

И если старец был необычайно строг с нами в течении всего дня, то в часы исповеди он был полон любви. Мягко и осторожно он объяснял нам, почему мы совершили ту или иную ошибку, какие причины вызвали тот или иной поступок. Старец объяснял нам и детально разбирал, что происходило с нами от первого приражения помысла вплоть до совершения греха . Он объяснял все это с такой ясностью, что мы говорили: «Он знает нас лучше, чем мы сами знаем себя!». 

Это несомненный факт, что все он делал со слезами, с мудростью, чтобы нас привести ко Христу: строгие выговоры, чтобы отсечь эгоизм, – мягкость и взаимопонимание, чтобы исцелить раны, прегрешения. Да так и есть! Ведь добрый врач, который любит больного, не всегда использует только ватку, чтобы исцелить раны, но и жгучий спирт, не использует один лишь острый ланцет, но и обезболивающее… Таким же точно образом и Старец все нужное использовал с невероятными слезами, чтобы нас привести к открытию Благодати. 



Рассуждение в послушании 



В ските Малой Анны мы жили по общежительному уставу и имели общую трапезу. Наш обеденный стол состоял из двух досок и большого куска картона, положенного сверху. Этот стол всегда был облеплен мухами. А все потому, что мы никогда его не мыли, только смахивали крошки… Ведь старец никогда не разрешал его мыть! – «Ни в коем случае, вообще даже не приближайтесь к нему!» – так он отвечал нам. 

Мы принимали пищу два раза в день, кроме понедельника, среды и пятницы. Но наши труды были столь велики, что нас ничто не насыщало. Наш дневной и ночной труд был столь велик (ношения тяжестей, поклоны, бдения, усилия), что как только светало утром – мы уже хотели есть!!! При всем том, что утром мы кушали лишь дикие оливки, чеснок и немного сухарей. Только к вечеру мы имели уставную трапезу. А когда случался праздничный день, то у нас было две трапезы. Кроме того, старец разделял пищу в соответствии с нуждами каждого. Воистину, он был Солнце рассуждения. 

Вообще в аскетической жизни он был очень строг и непреклонен. Он от всей души любил, по его словам, «пост, бдение, молитву». Свой хлебушек и чечевицу он принимал точной мерой и по весу. Во всяком случае, не бывало такого, чтобы он ел свежую пищу, если узнавал, что где-то оставались объедки с предыдущих дней. Тем не менее в этом для нас, молодых, он по рассуждению делал снисхождение. Потому что он знал, что пост не является самоцелью, но – инструмент и средство, помогающее аскетическому подвигу. С одной стороны, устав наш был достаточно строгий, а с другой – Старец видел наши многочисленные плотские немощи. Поэтому он рассудил оказывать нам снисхождение. 

Но и эта его снисходительность больше была похожа на полное исчерпывание его терпения. Несмотря на все это, он казался чрезмерно требовательным. Несправедливо будет сказать, что Старец не знал, как прощать ошибки и терпеть немощи. Но он хотел от нас, чтобы мы мобилизовали все душевные и телесные силы для подвига. 

Он так и говорил нам: «То, что мы не даем в себе использовать Богу, то использует другой… Потому-то Господь нам и дал заповедь, чтобы мы любили Его от всей души и всего сердца. Это нужно, чтобы лукавый не нашел себе пажити в нас и не мог в нас оставаться!» 

Так, часто у нас не было даже свежего хлеба, только какие-то несвежие и черствые хлебные огрызки. А если мы хотели покушать мягкого хлеба, – что подстраивал Старец?! – Он брал черствый хлеб, клал его в дуршлаг и покрывал какой-нибудь салфеткой. Затем он кипятил воду под дуршлагом, и пар, проходя через дырки, размягчал сухари как вату. Искусство искусств! «Голод на выдумки горазд!» Иногда Старец приготовлял нам и «хлеб». Он намешивал жидкую кашицу из муки, затем выливал все это на какой-то ржавый противень, который клал в печку… И это «куркутопсимо» мы видели в лучшем случае один раз в два года! 

И все же как нам было хорошо в тех каливах! Мы поливали эти бедные каливочки своей кровью и потом, но какое упокоение и Благодать это нам приносило. 

Обычно сам Старец нам готовил, потому что он был прекрасный повар. В то время, когда он приготовлял пищу, глаза его непрестанно источали слезы. Где же в это время обитал его ум?! Несомненно, пламень очага напоминал ему пламень мучений, и он плакал, вспоминая смерть. И поскольку ум его говорил, он часто оканчивал молитву шепотом во время приготовления пищи. Поэтому Благодать Божия освящала пищу и делала ее очень вкусной. По этой причине его часто приглашали на Панигир ы в различные монастыри, чтобы он готовил праздничное угощение. Конечно, чаще всего он не ходил, но порой и принимал приглашение. 

Как-то к нам пришли иностранцы, и им очень понравилась наша пища. «Однако! Что это за пища?! – Спрашивали они удивленно. – Что это такое?!» Великопостную еду он готовил иногда с тахином, иногда с фасолью. Но получалось так вкусно, что уже даже рыба не казалась столь изысканной пищей. А это была молитва и благословение Старца. Там, где пребывает Божественное делание, там и еда сладка как мед. 

Я однажды спросил Старца: 

– Что это такое и почему так происходит? 

– Потому что это Богу посвящается, это намоленное! Происходит молитва, и все благословляет. 

– Геронда, мы каждый день едим постное. Если рыбу едим – она как мед. Пробую есть сухой хлеб – тоже мед! Фасоль ли поем – и тут вкус меда чувствую! Если чечевицу ем – и та мед! 

– Именно так, – говорит Старец, – Для того, кто находится в духовном состоянии, что бы он ни ел – не бывает ничего вкуснее! Именно из этого можно уразуметь духовное состояние каждого монаха. Это подобно видению одного святого. Он видел однажды на трапезе, что один монах ел мед, другой – нечистоты, третий – колючки, четвертый – горькую и отравленную пищу. Все это происходило в соответствии с духовным состоянием каждого. 

Старец изготавливал и вино. Он немного подсушивал грозди на солнце и своими собственными руками их отжимал. И мы делали «Нама», вино для причастия, очень-очень хорошее. 

У нас был еще один хороший род пищи, называемый «кириокатико» . Это была некая дикая капуста, которая росла только в той «пустыне», среди обрывистых скал. И больше она не росла нигде на Святой Горе. Те места, где она росла, были очень опасными. Но я как мальчик лазил и собирал ее, а Старец – меня ждал внизу с торбой. Мы собирали только свежие светло-зеленые листочки и никогда не брали темные, кроме того, всегда оставляли стебель расти, чтобы на нем могли появиться другие побеги. Затем мы варили овощи, капусту клали в миску и добавляли оливковое масло. Старец добавлял масло обильно, потому что очень его любил. Отвар получался очень питательным. 

Весьма редко, если имели рыбу, вместе с дикой капустой добавляли к ужину обжаренную соленую треску и селедку – жаренную или сырую. А в праздничные дни, когда мы имели две трапезы, то ели утром и вечером. Старец обычно довольствовался этим салатом и запеченной соленой треской. Это было вкуснейшее блюдо! Поистине в эти перерывы в нашем аскетическом подвиге мы чувствовали себя самыми богатыми людьми этого мира! Это действительно была настоящая царская пища. Эх, что вспоминать о других днях!!! 

Ведь в другие дни, если и приходило желание поесть какой-нибудь рыбки, где нам было ее взять?! Разве могли мы найти какой-нибудь рыбный магазин там, вверху на скалах?! 

Поэтому обычно Старец говорил мне: «Бутончик, бери-ка свои снасти и давай-ка отправляйся вниз, – принесешь, что поймаешь». Он так говорил, потому что не был безрассудно строг, но знал и время, когда нужно оказать снисхождение. Так поступали и все великие святые Подвижники. 

Тогда я брал свою удочку и рыбачил, радуясь, предвкушая ту радость, которую принесу своим уловом Духовному Отцу. Обычно я возвращался, принося назад полкило рыбы. В редких случаях, кроме рыбы, удавалось поймать какого-нибудь осьминога или кальмара. И когда я возвращался с таким уловом, Старец от радости восклицал: 

– Отлично, Малыш, я положу картошку, рис, лук и сделаю такой суп, что можно будет накормить весь мир, 6-7 человек! От этой одной горсти рыбы мы все насытимся! 

Где уж там… Полкило мелкой рыбешки – на 6-7 человек! И тем не менее, этот триблаженный подвижник радовался. 

Старец немного любил и сладкое. Но где он мог найти сладкое варенье в тех неприступных скалах?! В одно прекрасное воскресенье Старец сказал: 

– Давай-ка, о. Арсений, устроим церемонию – состряпаем какую-нибудь лепешку с сахаром, как делают понтийцы. 

– Сейчас все сделаю, душе моя! 

Тогда о. Арсений брал муку, замешивал закваску, клал это в сковороду и обжаривал. Затем делал небольшое углубление, как бы ямку в кучке, и высыпал туда сахар и выливал воду. Затем он перемешивал всю смесь и снова обжаривал. Он обжаривал так две части и между ними сыпал измельченные орешки и немного корицы. Потом он брал ложку, разминал получившуюся массу и делал ее похожей на халву. Это и были наши сладости: оладья с сахаром. Бывало, и я помогал ему в их приготовлении. 



Икономия и акривия в послушании 



Во всяком случае, старец Арсений многому научился от рассудительности старца Иосифа. Он замечал, что я был маленький и постоянно хотел есть. О. Арсений рассуждал в себе: «Этот малыш еще и любит сладкое. Что бы ему покушать?!» Конечно, я любил сладости, хотя это было от нужды, а не от прихоти. Дело в том, что после столь тяжкого труда в переноске грузов, в бдениях, поклонах, и под воздействием свежего горного воздуха, у меня открылся страшный аппетит. И я очень хотел есть! 

– Малыш, сейчас, пока нас Старец не видит, на – покушай крошки…

– Да как, разве есть Благословение?! 

– Ничего страшного. Это немножко по-детски своевольно , но ничего – мы так сделаем. Давай-ка, покушай! Окажи послушание! Я обещаю – все обойдется! Я говорил Старцу, чтобы тебе оказать небольшое снисхождение. Ведь я-то «масляный старец» ! 

Естественно, там наверху, в скалах, у нас не было холодильника. Все скалы нагревались, особенно летом, поэтому вся приготовляемая пища быстро пропадала. А то, что плесневело и портилось, нужно было съедать, чтобы не выбрасывать. Сам Старец давал нам пример – он первый съедал все гнилое. Более того, чтобы мы вообще ничего не выбрасывали, он снова добавлял в пищу уже использованное при жарке масло. 

А если случалось достать свежие сардины, он резал их, приправлял солью, делал фарш и добавлял в пищу. Когда я пробовал немного пожевать эту пищу, у меня схватывало живот и рвало. 

Старец видел это и говорил: 

– Ну ладно. Хорошо. Больше тебе не буду класть. 

А следующий раз – снова рвота. И снова Старец удивлялся: 

– Я тебе совсем немножко положил! И опять тебе плохо?! Ну, тогда я тебе больше никогда не буду предлагать это. 

Пока мы во всем слушались Старца, никакого вреда или отравления от пищи мы не получали. Господь нас хранил молитвами Старца. Иначе мы бы просто долго не прожили…

Там вверху у нас было и два апельсиновых деревца. Их посадил Старец, когда первый раз пришел на Малую Анну в 1938 г. Это были все наши плодовые деревья! Разве могли мы сделать апельсиновый сок?! Наоборот, чтобы ничего не выбрасывалось, Старец не благословил нам очищать апельсины и выбрасывать корки. Нам приходилось кушать апельсины с корками! А Старец объяснял нам: «Мы ничего не должны выбрасывать, потому что все здесь освящено молитвой отцов». 

В то время, как в воскресные дни Старец давал нам послабление, с понедельника до пятницы мы проходили жестокую закалку. Дело в том, что на всю неделю мы готовили всего-навсего одно блюдо. Оно хранилось в пещерной ямке в алюминиевом сосуде, покрытое крышкой. Естественно, оно скисало. Но Старец его ел. Он имел великое сердце, которым и преодолевал пределы естества. 

О чистоте – вообще никто не заботился. Как мы жили! Старец никогда не заботился о своем здоровье, разве только уступал самым необходимым человеческим нуждам. Он имел уже преклонный возраст и очень изношенный организм. За всю мою последующую жизнь я никогда не встречал столь великого аскета. А ведь какой тонкий вкус к пище он имел! Ту пищу, которой мы питались, он предлагал даже иностранцам. 

Так однажды пришел человек из Парижа, чтобы поупражняться в аскезе вместе с нами. Старец говорит ему: 

– Вот, бери, покушай. Это как раз свежее блюдо, фаршированное сардинами. Всего три дня лежит! 

И он поел! Но мы-то были уже научены. А с ним-то что было?! 

Ведь Старец вместе со старцем-Арсением обычно жарили и засаливали испорченое. Поэтому те блюда, которые готовил Старец, мы не выбрасывали, пока они полностью не покрывались плесенью…

Нам присылали небольшие посылки с едой, в которых часто бывали вареные яйца, которые разбились при переноске и испортились. Но неустрашимый Старец очищал яйца, кушал и приговаривал: 

– Какой труд понесли хозяйки, чтобы их сварить! 

– Что тут есть, Геронда, – тех, кто нас потом в земле будет есть? 

– Да, мы их съедим, чтобы ничего не выбрасывать! Потому что это – грех. 

Старец очень любил сыр. Но в наших условиях сыр сразу же заселялся червями. А Старец не задумываясь очищал от них сыр, приготавливая его к еде. 

Ведь было необходимо в первую очередь съедать старые продукты. Так, нам приходилось есть не только макароны с червями, но и бобы, из которых мы вынимали червей. 

Во всяком случае, я как повар приходил в замешательство: как мне все это подавать отцам, которые столько трудились?! В этом мне помог благородный о. Арсений. Он придумал выход. Чтобы старец не расстраивался, о. Арсений съдал все испорченное и приговаривал: 

– Э… Вам с вашими желудками это не под силу… Придется – мне! 

О. Арсений был совершенно другим человеком. Выдержанное вино! Он съедал всю испорченную пищу – и не потерпел никакого вреда! Какой человек! И какой подвижник! 

В один прекрасный день на трапезе подали старую фасоль. Она была настолько скисшая, что мы, юные, не могли ее даже в рот положить… Но Старец очень расстроился при мысли, что ее придется выкинуть. Тогда Старец сотворил горячую молитву со слезами и снова подал ее на следующий день. И о великое чудо! Скисшая фасоль стала столь вкусной, как сладкое пирожное! 



Предельное или «противоестественное» послушание 

Дверь в скале! В этот проем Старец Иосиф вставил дверь и оказался отрезан от мира пропастью

Учение Старца было таково: если кто-либо имеет задние мысли ропота, но терпеливо молча все переносит, этим он привлекает благословение Божие. И наоборот. 

Однажды о. Арсений дерзнул сказать: 

– Эта рыба – как солома…

Старец тут же ответил: 

– Что бы нам ни послал Бог – все хорошее. А за преслушание и твои причитания, о. Арсений, мы заплатим! 

И действительно – скоро пришел голод. 

Каждую осень мы переживали появление целой армии гусениц. Ах, какое отвращение к ним мы чувствовали! Во время своих нападений они уничтожали все листья и плоды каменных дубов и оставляли голые деревья. Пропадала вся их красота. Ведь мы мечтали: «Когда-когда листья немного позеленеют?» Дело в том, что в тех местах не росло ничего, кроме каменных дубов. 

А гусеницы собирались как раз напротив кельи Старца и моей. Как только я их видел, у меня переворачивались внутренности, и мне приходилось выходить, так как начиналась рвота. И только я начинал замечать, как они там, вверху копошатся, желудок мой выворачивался наизнанку. 

Когда я готовил, они копошились везде вокруг и падали прямо в пищу. Ведь у нас не было кухни. Мы готовили снаружи, – между домиком и скалой или на печи немного восточнее келии. Старец замечал: 

– Ба! Да и эти твари – разве не живые существа?! Разве они плохие? Нет, и их создал Бог. Что тебя искушает? Покушаем немного с мясом. Скажи всем просто, что ты сегодня добавил в пищу съедобных улиток. 

Я думал про себя: «Всесвятая Богородице, согрешил, помилуй меня! Когда мы уйдем отсюда, мы спасем и гусениц, и атмосферу» В моем послушании две вещи «устрашали мои глаза» и требовали от меня полного самоотречения, предельного послушания: во-первых, то, что нужно было за послушание есть испорченную пищу, а во-вторых, – эту еду приходилось есть с мясом, то есть с гусеницами. Но это видеть для меня было невыносимо. Мы приготовляли еду для отцов, и гусеницы танцевали в ней… 

Как-то мы кушали на трапезе, и один отец сказал мне: – Глянь-ка на глазки этих гусениц, как они подмигивают! 

– Если это благословил Старец, кушать с гусеницами, то это хорошо. – Отвечаю. 

У Старца гусениц было больше всего, и он заметил этому отцу: 

– Кушай-ка, да не разговаривай. Мы кушаем сейчас макароны с мясом. 

А тот – снова: 

– Ефрем, присмотрись, какие у них головки! 

– Отче, если еще раз что-нибудь скажешь, собирай свои вещи и уходи! – незаметно прошептал ему Старец. 

Как этот отец покраснел!!! Он тотчас изменил свое настроение и сказал мне: 

– Ефрем, кушай спокойно. Это все ерунда! 



«Драконовское» послушание 

По послушанию каждый день мы переносили тяжести. А ведь туда, где мы находились, не могла доехать машина, и даже животные (мулы) не могли проникнуть в это место. Песок, доски, камни, пищу, – все, в чем мы нуждались, требовалось затаскивать на спине. 

Мы переносили многие мучения и бесчисленные трудности, Особенно когда Старец посылал нас собирать оливки на далекий склон Горы Афон. Мы восходили на хребты и нисходили в ущелья, чтобы нарвать диких оливок с двух деревьев. А потом нужно было донести до наших калив собранные оливки по неприступным тропам, через страшные скалы. Нам приходилось целые дни проводить вдали. Для этого нужно было отправиться рано утром, а возвращались мы с закатом солнца . 

Когда же мы возвращались с грузом, поднимая тяжести от моря, пот тек с нас ручьями, потому что все это нужно было нести на плечах, предельно напрягаясь и прилагая все силы. Так мы и строили наши каливы, поливая их своей кровью. Мы вооружались светлыми помыслами, и так, радуясь, вступали в бой – поднимали грузы… Тогда-то мы поняли и постоянно размышляли об этом: «Такой труд и пот послушания равноценен мученической крови»… 

Как-то уже перед кончиной Старца я заболел, но долго не обращался к врачу, сохраняя в этом послушание духовнику. И все-таки, поскольку Старец уже был очень болен, то я решил спросить, пока еще он жив, как мне в будущем поступать в подобных случаях. Он так ответил: 

– Ты очень болезненный мальчик. В будущем ходи к врачу. Не смотри, что делаем я и о. Арсений, как мы веруем. Ты – немощный для такого. Если тебе понадобится помощь врачей и лекарств, можешь принимать. Этот урок я не смог выучить столько лет и только сейчас в старости понял, как это применять в жизни. Теперь, когда я приблизился к концу, то постиг, что нужно быть снисходительным и к врачам, и к лекарствам. 

Такое послушание (не обращаться к врачу в болезни полностью доверяя Старцу) может показаться «драконовским», но оно имеет своим истоком мученический дух терпения и самоотвержения, совершенную веру в Промысел Божий и дерзновение молитвы Старца ко Господу. Старец Иосиф знал, что делает, потому что среди таковых непосильных трудов, жестоких лишений и великих аскетических подвигов, во всем этом пребывает сокрытым сокровище Божественной Благодати. 

Мученический аскетический опыт, приобретенный Старцем в «пустыни» скита Свт. Василия Великого, вместе с нектаром Божественной Благодати и опытом Восхождения к Господу, – все это святой Старец Иосиф хотел запечатлеть и сохранить в сердцах своих молодых послушников. Это было небесное сокровище, собранное Старцем, непрелестное Паламистское предание , которое следовало передать другому и следующим поколениям.