Дивное Дивеево

Это был чудесный заливчик на Онеге, ограждённый двумя мысками, поросшими густым еловым лесом. У берега, привязанная за веревку к дереву, стояла деревянная ладья — пузатенькая и валкая, похожая на половинку арбуза. На борту она несла сугубо морское название — «Медуза».
У хозяина этой посудины — старого военного моряка — на одной стороне тела не было руки, на другой — ноги. Но он ловко управлялся со своими протезами и цепко передвигался по кораблику, который он называл по-старинному — шнява, хотя она двигалась не парусом, а посредством дизельного мотора. Сверху была устроена порядочная будка с вперёдсмотрящей иконой Николы Чудотворца, прилаженной на винтах к стенке. На мачте развевался потрёпанный годами, выжженный солнцем, ещё советского образца военно-морской флаг, который являл собой в наше время музейную редкость. Сама будка служила и каютой с лежанками, и камбузом с газовой плитой. На корме был надежный двигатель и на возвышении штурвал рулевого управления.
Постоянный экипаж капитана Егора Ивановича состоял из жены — толстой, сырой старухи, которая клялась, что лет пятьдесят назад была первой красавицей в Севастополе. Много трудов приложил Егор Иванович, чтобы её оморячить, воспитав из наседки-домохозяйки неутомимую морскую путешественницу. И ещё здесь был рыжий пушистый кот Котофей, ужасно не любивший морские воды, но всё же он снисходительно путешествовал, зная, что в этих мерзких водах водится вкусная рыба, до которой он был большой охотник.
Что же касается меня, то я был напросившийся попутчик. Уже многие годы, как только нев-ские и ладожские воды освобождались от льда, «Медуза», — которую всю зиму Егор Иванович с Тимофеевной шпаклевали, красили, а иногда и перебирали двигатель, — нагружен­ная продовольствием и рыболовными снастями, вместе с рыжим котом Котофеем пускалась в длительное плавание по рекам, каналам и озёрам Севера вплоть до глубокой осени. В этом году и я напросился вместе с ними за компанию. И поскольку я был молод, силён и покладист нравом, то меня без колебания взяли на борт.
Вечером в каюте зажигали лампочку, садились за стол и ужинали жареной рыбой с картошкой. Пили крепкий, до черноты настоянный чай, играли в подкидного дурака или раскладывали большой королевский пасьянс. Потом Тимофеевна брала гитару, а Егор Иванович под мелодичные аккорды пел старинную морскую песню, которую пели ещё морские офицеры в царском флоте:
В час полночного молчанья,
Отогнав обманы снов,
Ты вглядись душой в писанья
Галилейских рыбаков,
И в объёме книги тесной
Развернётся пред тобой
Безконечный свод небесный
С лучезарною красой.
Перед сном, отвязав протезы, Егор Иванович по трапу сползал в воду и плавал в охотку, пока не уставал. Он делал это для крепкого сна, стараясь втравить и нас с Тимофеевной в эту ежевечернюю процедуру. Когда он, мокрый, вскарабкивался по трапу на палубу и прыгал на одной ноге, чтобы вылить воду из уха, Котофей неодобри­тельно сторонился и брезгливо тряс передней лапой.
На день рождения Егора Ивановича я устроил ему подарок, подстрелив в лесу глухаря. Тимофеевна его ловко ощипала, распотрошила и приготовила суп с лапшой и шикарное жаркое, а Котофей, прижав уши и грозно урча, расправился с потрошками.
Обедали на берегу, на зелёной лужайке. На шняве был дополнительно поднят Андреевский флаг. Егор Иванович приковылял к костру при полном параде в капитанской фуражке и морском кителе, увешанном орденами и медалями.
— Ого! Сколько у вас наград! — уважительно сказал я.
— Да, милый мой, воевали, не гуляли. Мой военный путь пролегал через осаждённый Севастополь, Новороссийск и в Сталинград, где я, командир бронекатера, побывал в сущем аду.
Мы поели наваристого супа, жаркого, распили бутылочку вина, а развеселившийся именинник, как мог, изобразил матросский танец и пальнул в небо из ракетницы кроваво-красной ракетой, рассыпавшейся вниз лихим каскадом.
Утром я запустил двигатель. Егор Иванович в капитанской фуражке встал у штурвала, и наша шнява — трюх, трюх, трюх — поплыла вдоль берега. К середине озера мы благоразумно не уклонялись, держась в виду берега. Из кубрика вылезла старуха, чтобы традиционно согласовать с капитаном, что сегодня готовить на обед. Обед был заказан, и ещё Егор Иванович добавил в меню клюквенный кисель.
— Киселя не будет. Клюква вся вышла, — лаконично подытожила заказ старуха.
— А вот мы сейчас пристанем к берегу, и наш юнга сходит за ней на болото.
— И то дело, — сказала старуха, старательно протирая тряпкой икону Николая Чудотворца под стеклом, прикреплённую к передней стенке каюты. — Вот Николушка наш хранитель на водах, сколько плаваем — всё без происшествий.
— Ой, не зарекайся, старуха, а вдруг и будет происшествие. Может, и сегодня.
— Типун тебе на язык, старый. Ты со своими протезами первый пойдёшь ко дну, как утюг.
— А я их сброшу да ещё тебя к берегу отбуксирую. Когда мой бронекатер на Волге разбило немецким снарядом, всё же я доплыл до берега с оторванной рукой и ногой.
Болото, по которому я шёл, было большое, влажное, торфяное. По берегу его валялась ржавая разбитая техника времён войны. Видно, что здесь шли бои. Клюквы я что-то пока не видел, но внезапно ногой наткнулся на какой-то металлический предмет. Когда я нагнулся, то разглядел, что это был торчащий из торфа трёхгранный штык от русской винтовки. Я с силой потянул его к себе, стал раскачивать и вытащил проржавевшую мосинскую винтовку образца 1895 года. Значит, здесь лежит и солдат, сообразил я и пошёл к нашей стоянке за лопатой, предварительно воткнув в это место палку с привязанным носовым платком.
Пришёл я на стоянку без клюквы и доложил капитану о находке. Он как-то сразу переменился в лице, как бы отстранился от всего, и скорбные складки резче проявились у рта. Немного постояв в задумчивости, он коротко приказал мне взять лопату, брезент и ведро, и мы пошли с ним к месту находки. Старик снял фуражку и отмахивался от злых болотных комаров, а я копал коричневый торф. Примерно на глубине полутора метров я обнаружил кирзовые сапоги. Осторожно окапывая кругом, я наконец освободил от торфа тело, которое вроде бы неплохо сохранилось. Я вытащил тело на поверхность, сбегал с ведром несколько раз за чистой водой и отмыл труп. Он прекрасно сохранился, как будто спал, только кожа его была коричневатого цвета от торфяного дубления. Это был молодой, лет двадцати, русский парень, с каской на голове, в форме рядового красноармейца первого года войны. Гимнастёрка с отложным воротником и петлицами на груди была распорота автоматной очередью. Лицо было спокойно, и только подсохшие губы обнажали оскал ровных белых зубов. Документов и посмертного медальона при нём не оказалось. Вероятно, их забрали товарищи или похоронная команда, но на алюминиевой фляжке, прицепленной к ремню, было точками выбито имя — Коля. Я завернул его вместе с винтовкой в брезент и понёс к берегу озера. Старик шёл сзади с обнажённой белой головой, припадая на ногу. На берегу мы ещё раз осмотрели солдата, и старик плакал, вытирая скупые слёзы. Тимофеевна шёпотом спросила меня:
— Почему он так хорошо сохранился?
— Это потому, что он пропитался дубильными веществами, которые в избытке имеются в торфе и препятствуют разложению тела.
На высоком берегу среди стройных, весело шумящих на ветру сосен, в сухом песчаном грунте я выкопал этому мальчику глубокую могилу и выстлал её ароматными еловыми лапами. Тимофеевна прочитала молитвы «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся». Тело, завёрнутое в брезент, уже было хотели опускать в могилу, как вдруг Егор Иванович тихо сказал старухе:
— Тимофеевна, сними с кителя и принеси мою медаль «За отвагу».
— Что ты, старый?!
— Иди! — крикнул капитан.
Медаль он прикрепил Коле к гимнастерке, распоротой на груди автоматной очередью.
— Это тебе, сынок, от старого Егора. Кто тебя сейчас наградит? Спи спокойно до радостного утра. Вечная тебе память.
Мы засыпали могилу. Сверху я поставил православный крест из запасных досок, нашедшихся на посудине, и выжег на ней надпись: «Советский солдат Николай, погибший в бою, защищая Россию. 1941 год».
Я три раза выстрелил вверх из ружья, а Егор Иванович — из ракетницы.
Валерий ЛЯЛИН

†††
Говорит Господь с престола,
Приоткрыв окно за рай:
«О мой верный раб Микола,
Обойди ты русский край.
Защити там в чёрных бедах
Скорбью вытерзанный люд.
Помолись с ним о победах
И за нищий их уют».
«Всем есть место, всем есть логов,
Открывай, земля, им грудь!
Я — слуга давнишний Богов —
В Божий терем правлю путь».
На престоле светит зорче
В алых ризах кроткий Спас;
Миколае-Чудотворче,
Помолись ему за нас.
Сергей ЕСЕНИН