Дивное Дивеево

Когда Варвара пришла в церковь в девяносто четвертом году, больше всех ей понравился отец Филарет[1]. Улыбчивый, добродушный и веселый. Стала приглядываться к нему, стараясь усмотреть что-нибудь сверхъестественное, то самое, о чем все остальные прихожане говорили с придыханием, возводя глаза к потолку. Патриарх-католикос всея Грузии Илия II и архимандрит Филарет (Кудинов) (слева)      Одна служба, другая, третья – вроде ничего особенного. Мертвых не воскрешает и больных взмахом руки не исцеляет. Но сразу заметно: стоит человеку с улицы зайти в церковь, его как магнитом тянет к отцу Филарету. И каждого он выслушивает, не прерывает и на часы не смотрит, да у него и часов что-то не видно. И вот странность – всех своих знает по имени. А этих «своих», по самым малым подсчетам, набегает довольно приличное число. Да еще и во время молебнов, помимо записок, если случайно взгляд упадет на кого-то из знакомых, тут же начинает перечислять всех его близких. Та же картина во время панихид повторяется. Технические мозги Варвары и этому нашли обыденное объяснение. Память у человека феноменальная, вот и весь фокус. Ну, а какой он в простом общении? На бумаге не передашь, как умилительно отец Филарет поет на грузинском с русским акцентом «Пресвятая Богородица спаси нас!» Или какое у него сияющее выражение лица, когда дает малышам приложиться к кресту, говоря: «Акоце» – «Поцелуй». Как-то Варвара обратилась к нему с вопросом. – Отец Филарет, одна моя знакомая очень унывает. Что делать? – Пусть почаще повторяет «Христос воскресе!» У нас есть великая радость. Мы не имеем права унывать.... О благословениях стоит сказать особо. Отца Филарета после службы потому и осаждает толпа желающих получить благословение. Кому в дорогу, кому ребенка в школу, кому сложную житейскую ситуацию разрешить... Через какое-то время пришли за Варварой в церковь подруги, хоть и помладше нее, но натурой очень на нее похожие. Потому и реакция у них на отца Филарета была схожая: «Вот к нему на исповедь пойду, а к вот тому, сердитому – ни в коем случае». Сперва интерес к нему был совершенно потребительский. В первую очередь интересовало, что он скажет на счет замужества. Но тут ждало девушек сильное разочарование. На подобные вопросы о будущем отец Филарет отмалчивается и на вопросы о каких-либо своих сверхъестественных способностях тем более говорить не желает ни под каким видом. – Откуда вы такое берете? Одни греховные у меня способности и больше нет ничего. Тем не менее через какое-то время отец Филарет уже знал во всех подробностях жизнь Дарьи и Кати. Дарья, например, свои наблюдения за отцом Филаретом вела; а потом как же ими не поделиться. – Ой, я что видела! Что видела! Сегодня одна женщина во время службы накинулась на отца Филарета с криком: «Где мои поминальницы!» И – бах! – ему пощечину залепила. Мы все замерли. – А он что? – Прикинь! Никакой ответной реакции. Говорит ей, как ни в чем не бывало: «Не волнуйтесь, я сейчас в алтаре посмотрю». Пошел, поискал и говорит так же спокойно: «Нету». А ей тем временем все, кто был рядом, сказали: «Вы что тут вытворили?» Она немного в себя пришла и потом на коленях у отца Филарета прощения просила. А он еще стал её успокаивать: «Ничего, со всяким бывает». Мы с тобой, наверное, никогда так не сможем? – Наверное, – согласилась Варвара. Тем более, что они с Дарьей в таких вещах, как близнецы, даже грехи одинаковые, ни дня без осуждения прожить не могут. А потому следом, конечно, уныние у обоих тут как тут. Время какое-то прошло, у Дарьи новые впечатления. – ...Я плакала, рассказывала отцу Филарету, как я устала от этой жизни. Я же с пятнадцати лет на улице! Не знаю, как жить, за что схватиться. Бегаю, косметику перепродаю, чтоб лишние две копейки сделать. А кому оно нужно, это турецкое барахло! Не знаешь, как наврать, чтоб всучить. А дома еще дядя пьяница концерты выдает. Вчера все окна побил. Ветер свистит, как на улице. Где я новые стекла теперь нарисую? А батюшка слушал меня, успокаивал и своей рясой мои слёзы вытирал... – А что, платка у тебя не было? – Оставь, пожалуйста, видно, посеяла его я где-то на нервах... Несмотря на то, что в лице отца Филарета Дарья нашла себе бесподобного слушателя, все равно вскоре отошла от церкви. Почему? Логика известная. – Молюсь, молюсь, а толку нет. Ничего в моей жизни не меняется. И бабки в церкви какие-то противные, только замечания могут делать. Одна мне говорит: «Что ты волосы распустила, как блудница вавилонская?» Я что, виновата, что они у меня из-под косынки на полметра торчат? Долго ещё отец Филарет ходил к ней на рабочее место – в будку на Навтлугском базаре, где она работала продавщицей ширпотреба. – Приходит, стучит в форточку, улыбается: «Дарьюшка, как ты тут?» Потом зайдёт, сядет. Сидит, не брезгует, что у меня тут мешки с макаронами и ящики с консервами стоят, о матери и о работе расспрашивает. Я ему ещё записки с грехами писала, чтобы он потом разрешительную молитву прочёл. О, что было, когда отец Филарет приходил! Наши татарки с ума сходили: вот какая честь – священник к ней в будку ходит! Не обошлось и без искушений. К Дарье в будку стали заглядывать местные иеговистки и усиленно совать книжки. Тем более, что ей, как человеку в теософском плане необразованному, ничего подозрительного в этом не показалось. Она и оставила себе почитать одну потолще да покрасочней. Увидел ее приобретение отец Филарет и сразу реквизировал. Дарья потом Варваре плакалась. – ...Я думала, он почитать хочет, ну и дала. А он ее в печке спалил. Стала просить назад, мол, книга-то чужая, эта девочка меня трясет: «Верни!» Он выслушал меня, и отвечает: «Так и передай ей, я эту гадость сжег и очень рад. Знаешь, как хорошо горела!» В какое неловкое положение меня поставил, а? Сказал бы, я ему кучу макулатуры для его печки бы принесла, а то чужая вещь... Отцу Филарету было в ту пору семьдесят с лишним лет. И как он находил силы ходить на базар к Дарье после долгих исповедей и служб, до сих пор не понятно. Варваре очень хотелось узнать по подробней про жизнь отца Филарета. Но спросить об этом она прямо смела. В церкви, при обилии народа это никак не сделаешь. Как-то в 1997 году отец Филарет разговорился, стоя у своей калитки. И Варвара, замерев, боялась вставить лишнее слово, чтоб не прервать его рассказ. Вот как было дело. – Отец Филарет, мне бы хотелось записать Вашу биографию. Есть ли кто-нибудь, кто знает о Вашей жизни в подробностях? – Никто не знает. Только Бог... Я еще учился в 7-8 классе, все бегал по деревне, духовные книжки искал. Сказали мне как-то, что в соседней деревне, в трех километрах от нашей, есть верующие, я и побежал туда. В общем, нашел я этого человека, стал просить книжки почитать. А в этой семье жила монашка одна. Ну и стал я туда бегать, а она мне – рассказывать. Потом об этом узнали и в школу сообщили. Милиция к ним приходила выяснять, хожу я к ним или нет. Те, понятное дело, сказали, что не хожу. На обложке одной из книг, которые я читал, обнаружил список дополнительных книг и среди них «Добротолюбие» преподобного Федора Студита для монашествующих. Ну и захотелось мне очень ее почитать. В 1944 году, когда мне было 17 лет, меня призвали в армию. Год воевал в зенитных войсках. Потом сверхсрочную служил. Потому что фронтовиков отпустили, а нас оставили. Война кончилась и в 1946-ом посвободней стало, меня перевели в хозвзвод. Сутки работаешь, сутки отдыхаешь. Стал я в церковь потихоньку ходить, когда время было. Никто об этом не знал. Увидел я в церкви одну старушку-монахиню и прямиком к ней. – Матушка, – говорю, – у вас есть «Добротолюбие»? – Есть, – говорит, – а тебе зачем? – Почитать хочу. – А войны не боишься? – спрашивает. «Какой войны?» – думаю. Я тогда еще ничего не знал. Прошел год. Эта матушка как-то сама подошла ко мне, видя, что я продолжаю в церковь ходить, и сама предложила «Добротолюбие», четвертый том. Потом познакомился я там с верующими из Тамбова, стал к ним заходить. Потихоньку стал духовные книги покупать на те деньги, что нам, как солдатам, платили. Одалживал и покупал, потом отдавал. «Добртолюбие» стоило 70 рублей, а нам в месяц давали 30. Книги, которые покупал, прятал у этих эвакуированных. Архимандрит Филарет (Кудинов) и схиархимандрит Савва (Петриди) А тем временем к нам в хозвзвод прибыл лейтенант, тихий такой, скромный, на других не похожий. Мы сблизились, и я его несколько раз в церковь водил. В 48-м меня внезапно арестовали. Сперва от всех дел отстранили. Я и не понял почему. Потом командир намекнул между делом: «Ты вступи в комсомол, тебе ничего не будет». Я отказался, зачем мне это надо. «Ну как знаешь», – говорит. А до этого еще вот что было. Книги свои духовные, их уже полмешка набралось, я у себя в помещении спрятал. Но кто-то увидел и донес. Книги отобрали. Вскоре вызвали меня в штаб и давай обыскивать. Два часа терзали. – А что делали, били? – Ну, одним словом. Я под конец не выдержал и говорю: «Что вы меня, как Иисуса Христа евреи, распинаете?» Один так и подскочил от этих слов и кричит: «Подписывай, что сказал!» – Ой, – говорю, – давно бы так! – и подписал. (Я-то в детстве, когда жития святых читал, все мне хотелось за Христа пострадать). Потом, конечно, суд, приговор: «За антисоветскую пропаганду, восхваление религиозного культа и клевету на советскую действительность – 10 лет ИТЛ и 3 года поражения в правах». А лейтенант тот, кого я в церковь водил, на суде свидетелем был. Дали мне последнее слово. Я попросил книги мои сохранить. Но не вышло. Когда конечное решение объявили, я обрадовался, а чему и сам не знаю. Потом отправили меня в камеру смешанную. Я и не знал, что на свете такие люди живут. – Какие «такие»? – Звероподобные. И сперва я даже пайку тюремную не мог есть, когда видел, что они делали. – Они у вас еду отбирали? – Они меня не трогали, просто от того, что я видел, очень плохо мне было. Потом меня в другую камеру перевели, где обыкновенные люди сидели. Успокоился и стал есть. Вначале очень я скорбел. Как это так, думал, к Богу тянулся и вдруг в тюрьму попал. Очень меня в это время схиигуменья Олимпиада[2] в письмах утешала, как мать сына. «А ты что, в рай хотел с комфортом попасть? Так, чтоб и здесь не упустить, и там не потерять?» – писала она. Еще писала она что-то вроде: «За житие с разбойниками ждет тебя житие с ангелами». Царство ей Небесное. Она сама в свое время в Архангельском крае отбывала тюремный срок в 20-х годах. Вот и подбадривала. И, наверное, молилась за меня. И мне потом легче стало... ... Еще писала мне, что все в свое время будет. Так и получилось. Все мне Господь даровал, к чему меня тянуло, и монастырь, и семинарию... ... Затем отправили меня этапом в Ижму, Коми АССР, потом в Печоры перевели. Затем в Нарьян-Мар. Это еще севернее. Там 30 % кислорода в воздухе не хватает. Стали на работы с собаками водить... В лагере были разные люди, иногда попадались верующие. Один из них всячески протестовал против работы. Говорил, что нельзя работать на эту власть. Я размышлял над его словами, может он прав и мне надо отказаться от работы. А схиигуменья мне на это ответила так: «Все честные люди трудятся. Это только одна шпана не работает». Только в большие праздники я от работы отказывался. Вызывает меня начальник. – Почему, Кудинов, не работаешь? – Сегодня, – говорю, – Рождество. Не могу работать. А он мне тихо: – Мы же тоже христиане. А рядом начальник по политической части сидит, очки протирает (всегда на эти должности евреев ставили). Потому тот тихо сказал, чтоб этот не услышал. Видно, тоже у него что-то внутри было. Конечно, за отказ от работы в карцер сажали на 400 грамм хлеба... ... Начальник этот ко мне неплохо относился. Идет как-то с обходом, а я на нарах письмо от матушки Олимпиады перечитываю. Он подошел: «Что читаешь?» Я ему подал письмо. Он посмотрел молча, вернул мне его и вышел. Как-то на Пасху он мне на мои деньги муки, масла и сахара выписал, и я себе на Праздник блины пек. ... Потом в 53-м Сталин умер и Маленков сразу в конце марта амнистию ворам объявил. А наша статья осталась. Но намного легче стало. В еду нам мясо стали давать и на работу уже без собак водили. И жили мы уже не в зоне, а около нее. Кто школу не кончил, учителя стали приходить заниматься. (Меня тоже после 9-го класса в армию взяли). В 53-м, когда две трети моего срока прошло, меня отпустили. «Куда поедете?» – спрашивают. Я отвечаю: «В Загорск». Они не сообразили, что в Лавру, так и написали в пропуске. Приехал я в Загорск. Иду в тюремном ватнике с самодельным чемоданчиком, милиционер меня останавливает: «Ты куда?» и в пикет повел. Стали документы проверять, думали, я убежал... Просмотрели все, начальник начал кричать: «Его за это же посадили, а он опять за старое! Чтоб в 24 часа уехал отсюда!» В общем, отправили меня в деревню, а там участковый посмотрел документы и говорит: «Ты где родился?» – «В Ленинграде», – отвечаю. «Ну и езжай туда», – говорит. – Так я же не имею права жить в больших городах. – Семьдесят два часа имеешь право там находиться. Поехал я в Ленинград. Приезжаю к сестре в коммуналку, а она увидела меня, да как закричит: «Брат с тюрьмы приехал!» Все соседи высыпали посмотреть... Пожил я у нее, одежду с ее помощью купил нормальную, чтоб милиция не останавливала, и стал думать, что мне делать дальше. Через месяц вызывает меня председатель райисполкома и говорит мне, чтоб я ехал жить в деревню, в колхоз. А я колхоза больше тюрьмы боялся. – А почему? – В тюрьме я был верующий и никто меня не трогал. А в колхозе собрания и все такое… Пошел я к тете посоветоваться, что мне делать дальше. Она подумала и говорит: «Езжай в Семеновку к болящей Марии». Болящая Мария[2] была слепая и лежачая больная с детства. Родственники от нее отказались и только роптали, что, дескать, живет и не умирает. А она людям помогала. «Нет пророка в отечестве своем». Однажды в соседней деревне кому-то приснился сон: «Идите, мол, к болящей Марии, и она вам поможет». После этого стали к ней люди ходить за советами. Сама она жила в жутких условиях. Рассказывала мне, что в избе такой холод стоял, что святая вода на полке, которая над ней стояла, и та замерзла. – А кто за ней смотрел все это время? – Сестры ребятишки выносили после нее. – А это не блаженная Матрона? – Нет, это совсем другой человек, хотя и жили в одно время. Так вот, когда о ней люди узнали, стали приезжать, еду привозить и дежурить там. Ну и сестра рада, что так получилось. В общем, поехал я к ней, а сам волнуюсь, вдруг не примет. Она не всех принимала. Приехали к ней как-то мать с дочкой из Москвы в стужу, а она их не приняла. «Не за делом, говорит, приехали». По-человечески их, конечно, жалко, откуда ехали-то! А оказалось, дочку интересовало, выйдет она замуж или нет. Приехал я и встал у дверей: «Здесь, говорю, живет болящая Мария?» А она мне из комнаты говорит: «Проходи, садись». Сказала мне ехать в Глинскую пустынь. Царство ей Небесное. До нее я о Глинской пустыни и не слыхал. А каких я там святых старцев встретил! Тогда во всей России таких не было. Стал я там жить. Постригал меня мой духовный отец отец Андроник. Царство ему Небесное. Мудрый был человек. Я ему как-то рассказал, что в детстве меня мальчишки называли Филарет, так как был у нас в деревне один такой набожный человек. Он посмеялся и дал мне это имя при постриге. А в 61-м приехали ночью два наряда милиции разгонять монастырь. Хватали молодых монахов и на ближайшую станцию отправляли – езжай куда хочешь. – А почему молодых? – Много чего от молодых зависит. А стариков не трогали, сами, мол, скоро умрут. А старцы наши это все, конечно, знали заранее. – Так что же было после разгона пустыни? Как вы попали в Тбилиси? И почему именно сюда? – Хозяйка этого дома, где я сейчас живу, приезжала к нам в монастырь еще до того и приглашала в гости. А после разгона пустыни отец Андроник, отец Вениамин и я приехали сюда к ней жить. А перед смертью хозяйка написала на меня дарственную на этот домик... ... Жили мы вместе с отцом Андроником. Он перед смертью полтора года лежал парализованный, только знаками показывал, что ему нужно. А уже в предпоследний день открылся ему духовный мир. Видим мы, что он, лежа, кому-то головой кланяется, кого-то благословляет, а на наши попытки заговорить с ним не реагирует. Отец Вениамин побежал за митрополитом Зиновием. Потом отец Андроник говорит: «Я буду умирать», – и стал говорить какие-то слова. Я подошел и говорю: «Я ничего не понимаю». А мне молчать надо было. Может быть, он сказал что-то важное. После этого он замолчал и отвернулся к стене. Как он умер, я и не видел, хотя рядом был. Он мне еще при жизни говорил, что смерть таких людей – великая тайна. Редко кто видит. Я подошел, а он уже теплый был. Так и болящая Мария умерла. Женщины, кто к ней приходили, ждали этого момента. А она и говорит одной дежурившей: «Пойди, дескать, посмотри, куры в огород залезли!» Та пошла. Вернулась, а Мария уже отошла. – Что еще говорил отец Андроник о будущем? – Говорил, как и блаженная Матрона: «Вздохнете на малое время». – А разве это время еще не наступило? – Пока еще нет. Тогда хорошая жизнь будет. Православный царь в России. Россия даст проповедь всему миру. Я тоже спрашивал у него, когда это будет. Он отвечал, что ляжем мы спать при одной власти, а проснемся при другой... *** Еще одно для Варвары смущение – это общая исповедь. Народу, желающих попасть к отцу Филарету набегает приличная толпа. Из них 90% грузин, недавно пришедших в Иоанна Богослова и среди них кучки старых кадров, которые знают батюшку лет 20-30. Ему уже 86 и силы, естественно, уже не те. Он выходит и читает общую молитву – перечисление грехов. Потом спрашивает: «Все слышали? Признаете себя виновными?» Все в разнобой радостно кивают головами: «Слышали, признаем». Потом каждого накрывает епитрахилью, немного трясущейся рукой крестит и шепчет разрешительную молитву. «Иди, причащайся!» «Проформа какая-то», – думала Варвара, наблюдая не раз знакомую картину. Подошла на исповедь без особого трепета, у Варвары все тот же известный набор, перечисляемый отцом Филаретом в общем списке грехов. Об убийствах, грабежах и абортах надо говорить отдельно, но это не по ее части, потому и была Варвара в совершенном покое. Подошла ее очередь. Посмотрел на нее отец Филарет и говорит: «Нечистым воззрением на мужчин признаешь себя виновной?» – и Варвара вспомнила, что нечто такое крутилось у нее в голове сегодня утром... Что тут добавить? Разве что такой нюанс: стоит Варваре просто посмотреть на отца Филарета во время службы, сразу хочется плакать о своих грехах. Наверное, это и есть непоказное Православие в действии. Мария Сараджишвили