Дивное Дивеево

 Геронда, иногда миряне просят меня помолиться о разрешении их проблем. Я молюсь, но боли не чувствую.

- Этому могут быть две причины. В первой есть опасность, во второй - духовный подход к проблеме. Первый случай - это когда монах забывает о своих близких, но и о других тоже не думает, то есть не молится о людях. Это очень плохо. То есть мы, оставив наших близких, приходим в монастырь и с течением времени их забываем. Но ведь остальных людей забыть при этом намного легче. Да, мы положили начало нашей духовной жизни, но не начали духовно соучаствовать в боли других. Мы духовно не развиваемся для того, чтобы быть в состоянии почувствовать их нужды, и есть опасность впасть от этого в бесчувствие. Потихонечку монах становится равнодушным, и его сердце превращается в камень. Во втором случае молящемуся больно за весь мир, но он чувствует и утешение, понимая, что тот, кто страдает, будет иметь мзду от Бога, будет мучеником. Этот помысл приносит ему глубокую уверенность, он испытывает внутреннюю радость. В этом случае его сердце не каменное, но исполненное божественной любви.

Если монахи не будут внимательны, то их сердце может стать очень черствым. Люди мирские видят беды, несчастья своих ближних и переживают за них. Мы этого не видим и можем дойти до того, что станем просить всего лишь для самих себя. И если мы не занимаемся тонким деланием, чтобы прочувствовать несчастье других людей и совершить о них сердечную молитву, то мы станем жестокосерды. Мы дойдем до того, что будем стремиться к собственной выгоде, и наше сердце от безразличия станет каменным. Это противно Евангелию. Монах должен проявлять участие, испытывать боль и молиться о всех людях. Это не отвлекает его, напротив, молитвой он помогает и себе, и другим.

- Геронда, я, несмотря на то, что вижу все свое окаянство, больше молюсь о других. Может быть, мне лучше молиться не о других, а только о себе самой?

- От [большого] смирения? Если от смирения, то со многим смирением говори Богу: "Боже мой, Ты меня такую, как я есть, услышать не должен. Но разве не будет несправедливым, если из-за меня станут страдать другие? Ведь если бы я находилась в состоянии духовном, имела дерзновение в молитве, Ты бы слышал меня и помогал им. В том, что кто-то страдает, есть и моя вина. Но чем провинился мой ближний, почему он должен из-за меня страдать? Прошу Тебя, помоги ему". То есть все зависит от того, на какое место по отношению к другим мы ставим себя. Ты чувствуешь свое недостоинство, но вот, видя чье-то страдание, ты волнуешься, соболезнуешь, молишься. Я, видя, например, слепого, чувствую виновным за это себя, потому что если бы я находился в духовном состоянии, то мог бы его исцелить. Бог дал нам возможность стать святыми, совершать чудеса, подобно Ему. И мы, признавая свою великую или малую духовную болезнь, смиренно просим телесного здравия для нашего ближнего, нашего сочеловека, будучи виновными в его болезни. Потому что если бы мы были духовно здравы, то он бы давно исцелился и не мучился. Занимая правильное по отношению к другим положение, считая себя виновными за все, что происходит в мире, мы молимся: "Господи Иисусе Христе, помилуй нас", и весь мир получает помощь. И о своем окаянстве - надо почувствовать за него боль и взыскать милости Божией. Но, конечно, если человек достиг духовного состояния, то для себя самого он не просит ничего.

Я вижу, что часто мы неправильно понимаем слова: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя" и из ложного смирения не говорим: "Помилуй нас", не молимся о других, но лишь о самих себе. Поэтому и люди мирские иногда неправильно понимают нас, монахов, и обижаются, говорят, что мы эгоисты и заботимся лишь о том, чтобы спастись самим. "Помилуй мя" - это для того, чтобы не впасть в гордость. Одна молитва смиренного человека, который верит в то, что он хуже всех, имеет достоинство большее, чем целое всенощное бдение, которое совершается с гордым помыслом. Молясь с гордостью, мы издеваемся над самими собой.