Помяни, Человеколюбче Господи, души отшедших рабов Твоих младенцев, кои во утробе православных матерей умерли нечаянно от неведомых действий, или от трудного рождения, или от некоей неосторожности, ...
Я не ожидала, что, побывав трижды на Святой Земле, а также прожив долгое время в Киккском монастыре, я открою для себя место, которое так глубоко тронет мое сердце и возвеселит душу…
В завершение моих странствий на Кипре Господь сподобил меня поселиться в деревне Тала, что на севере от Пафоса в окрестностях монастыря святого Неофита.
Стоит летний знойный день, и я иду по раскаленной солнцем трассе вдоль вилл и домов с аккуратно остриженными газонами и именными табличками.
Монастырь святого Неофита, Кипр
Мой путь недолгий – всего два километра, но из-за сильной влажности, а также из-за того, что дорога ведет по уклону вверх, дышать становится тяжело и одежда прилипает к телу, и каждый шаг становится размеренным и тяжелым, словно наполненным смыслом.
Вспоминается история из Патерика, когда один подвижник, проделав длинный путь к старцу по пустыне, просил у него глоток воды. А тот ответил ему: «Довольствуйся тенью, ведь иные путники и того не имеют».
А у меня есть и вода, и даже панама от солнца.
Лишь звонкий гул цикад наполняет тишину этого знойного дня, а также редкий автомобиль иногда встречается на трассе.
Возможно, по Божьему Промыслу сейчас в окрестностях монастыря святого Неофита расположено одно из самых престижных поселений – деревня Камарес. Блеск и роскошь мира с его манящими соблазнами соседствуют с менее заметной, но еще более манящей сокровищницей духовной. Монастырь, как оазис спокойствия, тишины и молитвы, соседствует с палящим зноем мирских забот.
Это два мира, которые существуют по соседству, но кажется, что не пересекаются друг с другом. И как бы в подтверждение этому ландшафт меняется по мере моего приближения к монастырю. Скудная растительность сменяется коренастыми оливами, раскидистыми кедрами и стройными кипарисами. Гористая местность сменяет равнину, и со склонов гор веет легкий бриз и аромат деревьев и кустарников, дающих долгожданную прохладу и отдохновение от полуденного зноя.
Кажется, что святой Неофит незримо пребывает здесь и с любовью встречает каждого путника
Местные птицы плавно парят между склонами, в воздухе царят покой и умиротворение. Кажется, что святой Неофит незримо пребывает здесь и с любовью встречает каждого путника.
Атмосфера больше напоминает обители Святой Земли, такие как монастырь Георгия Хозевы, хотя местность и не такая пустынная.
Я вхожу в монастырские ворота, и меня встречает множество еще более тропических деревьев и кустарников, а перед взором предстоит скальный комплекс Энклистра (что в переводе с греческого означает «затвор», «закрытое помещение») с пещерами и кельями – древняя обитель св. Неофита. В известняковой скале помимо келий виднеется множество маленьких круглых отверстий, в которых живут птицы. Именно в этой пещере, вырубленной своими руками, святой прожил в полном затворе и уединении 11 лет…
Этот скальный комплекс двухъярусный. На первом ярусе расположена основная пещера, состоящая из кельи святого, а также алтаря и часовни. Впоследствии именно эта пещера превратится в скит.
Чуть повыше имеется второй ярус с двумя кельями. В одну из них, которую он с любовью назвал Новый Сион, святой переместился во время создания скита и росписи фресок, вновь найдя там безмолвие и уединение. Эти кельи выглядят еще более неприступными и аскетичными, так как расположены на отвесном склоне и взобраться туда можно лишь по маленьким каменным выступам. Сейчас вход туда запрещен по соображениям безопасности.
Сердце учащенно бьется в предвкушении радостной встречи, и я спешу подняться по каменной лестнице наверх к пещере святого Неофита. Это мой не первый визит, но каждый раз радостное предвкушение наполняет сердце.
Доброжелательный охранник уже знает меня, говорит: «Добро пожаловать», – и сразу пропускает.
Фрески монастыря святого Неофита. Фото автора
И вот небольшой узкий вход, и я в пещерном храме, на сводах и стенах которого необычайной красоты фрески. Они относятся к Комниновскому периоду, который широко известен как «золотой век» иконописания и фресок на Кипре. Сам стиль, натуральные краски и, конечно же, необычайно выразительные и «живые» лики уникальны и никого не оставляют равнодушным. Даже неправославные туристы из различных стран замирают в восхищении.
При входе в храм на противоположной стене меня встречают фрески святых отцов и подвижников нашей Церкви, таких как преподобные Антоний и Макарий Великие, Паисий Великий, святой Евмений. Их взгляды трогают душу; кажется, что они застыли в созерцании Нетварного Света, одновременно сосредоточенные и восторженные. Но этот восторг не от мира сего, он не страстный или эмоциональный, но тихий, созерцательный.
Создается такое ощущение, что здесь все замерло в молитве и богообщении, и сами стены, святые и ангелы на росписях – всё находится в непрестанном предстоянии перед Богом, в общении с горним миром.
Надо сказать, что все три пространства являются частью одной пещеры, разделенной на келью святого, храм и алтарь.
Приложившись к иконам святого Неофита, Господа Иисуса Христа и Богородицы, я вхожу во второе помещение – алтарную часть. Сейчас там не проводят литургию, и она открыта для входа всех посетителей, чтобы у каждого была возможность увидеть древние фрески. Конечно, сохраняется строгий запрет прикасаться к престолу. Для меня это до сих пор алтарь – Святая Святых и место особого благоговения, это пространство предстояния перед Богом и сугубой молитвы. Каждый раз я вхожу туда со страхом Божиим, всегда памятуя о том, сколько раз там совершалась литургия, сколько раз хлеб и вино претворялись в Тело и Кровь Христовы, о том, что низкие своды алтаря отверсты небесам и эти стены вмещали ангельское воинство, которое незримо присутствует на каждой литургии.
Здесь ничего не изменилось со времен жизни подвижника, и есть такое ощущение, что он и сейчас живет здесь
И вот следующий вход ведет в келью самого святого Неофита. Здесь всё вырублено из камня, как и в двух других помещениях: ниши в стенах, каменное ложе и каменный письменный столик. Здесь ничего не изменилось со времен жизни подвижника, и есть такое ощущение, что он и сейчас живет здесь, что он всего лишь отлучился на минуту и скоро вернется. Входя сюда, я чувствую, что пришла в гости к старцу.
Именно это трогательное ощущение никогда не покидает меня здесь. В келье время как бы останавливается, и хочется остаться здесь как можно дольше, изливая святому свои горести, трудности и печали, прося помощи, прежде всего духовной, и ходатайства перед Господом.
Взгляд концентрируется на фреске над изголовьем, где святой Неофит припадает к стопам Спасителя. Он изображен без нимба, так как фреска была написана еще при жизни подвижника. И становится намного легче на сердце и душе, словно святой Неофит действительно помолился обо мне перед Богом. Святые – это такой великий дар нашей Церкви для каждого из нас. Они действительно любят, слышат и принимают нас, если к ним обратиться. И так важно иметь такое место, как эта келья, куда можно прийти «в гости к святому», и он радушно примет тебя.
Я слушаю тишину и гул цикад, который все еще доносится извне, но становится более приглушенным и совершенно не отвлекает от молитвы. Мягкий свет, падающий из узкого дверного прохода, расплывается по известняковым стенам, оттеняя мягкие изгибы ниш и очертания фресок.
Как говорил старец Иосиф Исихаст, войдя в любое помещение, можно почувствовать дух (атмосферу) этого места. В келье святого Неофита царит дух тишины и безмолвия, дух бескорыстной любви, а также дыхание вечной жизни и аромат предвкушения Царствия Небесного и ощущение духовной свободы.
Хочется находиться вечно в этом маленьком уютном пространстве. Всё здесь настолько просто, настолько искренне, что становится понятна самая суть вещей, сложные духовные истины становятся более близки и очевидны. Ты остаешься совершенно один, такой как ты есть – без прикрас, без напускного лоска и лукавства мира сего. Здесь нет места для притворства, здесь не важны никакие заслуги, всё внешнее как бы отходит на второй план. Остается лишь сердце сокрушенное и душа, которая наедине с Богом…
В этом незамысловатом интерьере можно увидеть весь смысл нашей жизни. Нет разделения между жилым помещением и гробницей святого – от жизни до смерти как бы один шаг, но между ними молитва, литургия, предстояние перед Господом. Подобно келье нашего сердца, эта келья вмещает невместимое (ср.: Лк. 17: 21).
И, глядя на эту келью, хочется также упорядочить и очистить внутреннюю клеть нашего сердца.
Здесь есть абсолютно всё, что нужно для спасения: ниши в стенах для книг и рукописей, каменное ложе, чтобы дать отдых бренному телу именно в меру, но сохраняя при этом бодрствование и трезвение, низкий каменный столик для написания аскетических трудов находится здесь же рядом с ложем. Здесь нет ничего, что бы отвлекало взор и внимание от духовного. И кажется, что вся вселенная и даже больше сконцентрирована в этом маленьком пространстве.
Подобно кокону, стены кельи как бы обволакивают и обнимают меня, скрывая от суеты внешнего мира, для того чтобы сосредоточиться на внутреннем, на духовном.
Пребывая в пещере, как в коконе, затворник преображается, переходя из одного состояния в другое, более высшее, обоженное
Возможно, аналогия с коконом очень точно описывает жизнь затворника. Пребывая в пещере, как в коконе, человек преображается, переходя из одного состояния в другое, более высшее. Этот процесс называется в аскетической литературе «обожение». Он таинственен и скрыт от посторонних глаз.
Подобно куколке, человек скидывает с себя ветхую оболочку и вот уже на свет появляется «новый человек», подобно прекрасной бабочке (Кол. 3: 9).
Я кланяюсь до земли и беру благословение у святого Неофита перед тем, как покинуть его келью, и обещаю скоро снова вернуться.
Благодарю охранника и спускаюсь по лестнице.
Солнце до сих пор светит ярко, звуки птиц и цикад становятся более отчетливыми, я оставляю то место, где время как бы остановилось, и вновь окунаюсь в мир с его шумом и непосредственностью.
(глядя на эту келью, хочется также упорядочить и очистить внутреннюю клеть нашего сердца)
- Твоею волею, Творец, и страстным(молодых) желанием родителей
я криком-плачем возвестил, что малый первенец созрел в утробе мамы вовремя
и - рвётся истово к познанию чужого мiра, что раскрылся перед ним.
Быв сорванцом неисправимым, детство я своё таранил не по-детски, рано повзрослев:
во-первых, мне, как "старшенькому", приходилось разделять заботы о семье с отцом и матерью,
которые работали, работали, работали с утра до вечера на "леспромхоз" за плату сносную;
а во-вторых, ватага-улица мне постоянно наносила травмы, вследствии чего лежал я "раненый"
подолгу в чистых беленьких палатах - то мечтал, то книги "взрослые" почитывал.
И вот пятнадцать мИнуло, и, наконец-то, отстрадала (выбитыми мною окнами,
замками взломаными, да испорченным забором), отстрадала "восьмилетка" поселковая моя;
вздохнули так же облегчённо те учителя, в лице которых я возненавидел "химию", "историю".
Зато улыбкой грустной провожал меня мой старенький учитель по "трудам" и "географии"
Иван Будаев("Никанорыч") - дружен был с моим отцом, ему в хозяйстве нашем помогал;
"минутку" находил и для меня - тогда он атлас аккуратно из кармана вынимая с важностью
вопросы о столицах государств, о рЕках и морях мне задавал в виду у всей семьи
и - красовался, не скрывая удовлетворения, он "лучшим из учеников" своих.
Вот он один-то и печалился прощально, расставаясь нЕхотя с своею радостью.
Итак, "Свидетельство об окончании Атерской восьмилетней школы" приношу домой,
демонстративно так выкладываю на, сработаный отцом и мною, стол - "вот нАте вам".
Отец, недолго думая, меня выводит взглядом на крыльцо, садится молча на ступень
и, как-то так несмело, говорит: - Ну вот и всё - ты вырос, сын, так быстро вырос, сын;
теперь за всякий твой проступок - больше уж не стану заступаться за тебя;
что смог тебе я дать, я дал, теперь свободен ты на все четыре сторонЫ.
О, тот полёт души моей - впервые в жизни подростковой - тот полёт! Доселе помнится.
Счастливый и "свободный" убегаю я стремглав к "Паснинке", речке, меж камней струящейся,
где бесконечное - "ку-ку, ку-ку", где ранними утрАми мы ловили хариусов с братом - вилками.
И вот - один под звёздами ночными, яркими, на редкость близкими моим глазам;
один - пою восторженно какой-то гимн несознаваемой Любви под звон неумолкающих цикад:
- Я счастлив. Счастлив так, что ощущаю я Тебя, Неведомый Создатель, в самых тайниках души,
которая благодарит, благодарит, благодарит...
По осени поехал в Пермь, чтоб дальше, дальше возрастать мне в вышину и в ширину;
да тАк вцепился в тот процесс познания закономерности вещей, мне неизвестных ранее,
что уйму дней программу за программой жадно поглощал без устали,
стремясь свой ум обогатить "богатством" знаний, видя в них тогда к свободе путь.
И вот, возможность применить познания в теории - на деле - предоставилась - "распределили" нас,
студентов, жаждущих скорее прикоснуться к чертежам-проектам, сметам, калькуляциям.
С великим рвением, всецело "молодой специалист"-прораб отдался на "служение" народу, Родине,
"служение, единственно достойное", как нам тогда старательно внушали педагоги-воспитатели.
Но, как бы ни был увлечён я вихрем планов ежемесячных, "служение" сие не стёрло-таки памяти моей
о первом-том "свободном" ощущении неизъяснимого полёта в чистоту небесную;
вот тЕм и жил я год за годом, тЕм сносил все нестроения с начальством в кабинетах их;
зато какИми ценными казались мне "объятья" захмелённых, им одним известной "дУрью", работяг.
"Заматерев" со временем подпал соблазну лёгких денег и в деянья противозаконные приписками проник,
и - дальше затянуло бы, да тут наехала внезапная проверка "с области", и вовремя остановили "мОлодца".
По окончании ревизии мне предъявили иск и опозорили решением провозгласить его на весь район...
Впервые в жизни пережил н е к р а т к о в р е м е н н ы й испуг(карьера рушилась и кое-что ещё).
Страдающий незащищённо в "гордом одиночестве" переносил презрения косые взгляды я с трудом.
В итоге призадумался о выборе своём и осознал, что ЭТО дело - не моё:
приказывать-указывать, талантливо начальствовать безукоризненно, как оказалось, не сумел;
при том, мечта моя - свободным ощущать себя - тут проявилась как замаскированная ложь.
"Но где же ты, свобода, в чём, и как ты обретаешься?" - Я вопрошал недоуменно деннонощно, год
и месяц после "приговора" оставаясь "на плавУ" в "стройтресте", но без всякого
уже энтузиазма, лишь бы только выплатить успеть мне присуждённый иск.
И, наконец, когда отдал последнюю частицу долга государству, тут же и "уволился",
как будто бы сбежал со стройки, и - безжалостно "ушёл в себя", в котельной запершИсь.
Грозила ежедневно (что уйдёт) жена, всё укоряла, что когда-то "выходила" уж никак не за "бомжа";
а я молчал с каким-то независимым долготерпением, ходил "на смену" кочегарить у огня.
Закидывая уголь в топку и не замечая времени с какой-то жадностию наслаждался одиночеством своим
и, паралленьно, вдалеке от "стройки коммунизма", занимался с книгами, любимыми как никогда;
уверен был - найду к свободе путь чрез книги, как единственным доступным средством в тот момент.
Итак, посуточно вникал, вникал, вникал в искания мятущихся поэтов русских - в письма их и дневники
и в философию заглядывал, пытаясь разузнать-уразуметь - кто что подскажет о свободе мне;
да мистики восточные притягивали мой неустающий, ненасытный ум таинственностию своей,
а Кастанеда, Рерихи и модный в "девяностых" Ошо - кАк они фантазии мои пленяли в идеал.
За книгами я "пропыхтел" в подвальной кочегарке пару зим. В конце концов мой "задымился" мозг
от множества подходов к обретению неведомой свободы - юности мечты,
не прекращал звучать и голос изнутри(что заблудился я, как в лабиринте, окончательно) -
подрастерялась душенька моя, смятеньем разрывалась в клочья - не собрать.
А откровением нежданно и негадано явилось убедительное, точное свидетельство
невзрачного христианина, седовласого "смешного старика" (так мы к нему там обращались все).
Он из сторожки нашей бодрственно глядел на мiр и, всё входящее и выходящее внимательно сканируя,
записывал какие-то значки таинственные(как подозревали мы) в свою тетрадочку-блокнот.
Вот он-то и "вдохнул глоточек" в, умирающий в бессмыслице, мой ум - я это скоро начал сознавать,
ведь не однажды, в результате доверительных ночных бесед с ним, будто бы рождался заново.