Дивное Дивеево

Патриарх Московский и Всея Руси Алексий к читателям жития преподобного Пимена Угрешского

Боголюбивые читатели!
Дорогие братия и сестры!

Промыслом Божиим в наше время прославлены Русской Православной Церковью сонмы новомучеников, преподобных и праведников в земле Российской просиявших. Среди них особое место занимает преподобный Пимен, архимандрит Угрешский, подвижник XIX века.

Во всю свою жизнь отец Пимен непрестанно памятовал свое монашеское звание. Он свято хранил иноческие обеты духовной чистоты и целомудрия, нестяжательности и послушания, любил монашество, глубоко был проникнут его духом и, желая быть сам истинным монахом, старался водворить этот дух не только в Угрешской обители, им управляемой, но и во всех общежительных монастырях, подчиненных его ведению как благочинному.

Почитание архимандрита Пимена началось сразу же после его блаженной кончины, последовавшей 17(30 н.ст.) августа 1880 года. Множество паломников приходило к месту его погребения. Часовня над могилой отца Пимена никогда не бывала безлюдной, многие приносили ему свои молитвы, воздыхания, скорби и радости.

С момента прославления преподобного Пимена в лике святых земли Московской, 28 мая 2000 года, молитвами святого чудесным образом восстанавливается обитель Угрешская, укрепляются и возрождаются в монастырских храмах, у святых мощей преподобного сердца и души наших соотечественников. Свидетельством святости преподобного Пимена Угрешского являются также многочисленные чудеса и исцеления по его молитвенному предстательству у Престола Божия для всех почитающих его святую память.

Да подаст Всемилостивый Господь людям нашей земли жизнь в мире, тишине, благочестии и чистоте, молитвами преподобного и богоносного Пимена Угрешского.

Патриарх Московский и Всея Руси Алексий

Обращение Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II к читателям жития Преподобного Пимена Угрешского

Боголюбивые читатели!
Дорогие братия и сестры!

Промыслом Божиим в наше время прославлены Русской Православной Церковью сонмы новомучеников, преподобных и праведников в земле Российской просиявших. Среди них особое место занимает преподобный Пимен, архимандрит Угрешский, подвижник XIX века.

Во всю свою жизнь отец Пимен непрестанно памятовал свое монашеское звание. Он свято хранил иноческие обеты духовной чистоты и целомудрия, нестяжательности и послушания, любил монашество, глубоко был проникнут его духом и, желая быть сам истинным монахом, старался водворить этот дух не только в Угрешской обители, им управляемой, но и во всех общежительных монастырях, подчиненных его ведению как благочинному.

Почитание архимандрита Пимена началось сразу же после его блаженной кончины, последовавшей 17(30 н.ст.) августа 1880 года. Множество паломников приходило к месту его погребения. Часовня над могилой отца Пимена никогда не бывала безлюдной, многие приносили ему свои молитвы, воздыхания, скорби и радости.

С момента прославления преподобного Пимена в лике святых земли Московской, 28 мая 2000 года, молитвами святого чудесным образом восстанавливается обитель Угрешская, укрепляются и возрождаются в монастырских храмах, у святых мощей преподобного сердца и души наших соотечественников. Свидетельством святости преподобного Пимена Угрешского являются также многочисленные чудеса и исцеления по его молитвенному предстательству у Престола Божия для всех почитающих его святую память.

Да подаст Всемилостивый Господь людям нашей земли жизнь в мире, тишине, благочестии и чистоте, молитвами преподобного и богоносного Пимена Угрешского.

Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.

Москва, 26 ноября 2003 года.

Икона преподобного Пимена Угрешского

Житие преподобного Пимена Угрешского
Преподобный Пимен (в миру Петр Дмитриевич Мясников) родился 10 августа 1810 года в городе Вологде. Родители его, Дмитрий Афанасьевич и Авдотья Петровна, были люди благочестивые, честные и достаточные и происходили из торгового сословия.

Когда Петру минуло семь лет, его стали учить грамоте. Народных училищ в то время в Вологде не было, и дети людей среднего класса учились грамоте где придется. Неподалеку от дома Мясниковых жила одна старушка – Крылова, из духовного звания, зырянка из города Никольска. Старушка эта имела небольшой домик и занималась печением сдобных ватрушек; у нее были три дочери немолодых уже лет – старшая, Пелагея Егоровна, была портниха, а обе младшие – башмачницы и неугомонные певуньи. Пелагее Егоровне выпало на долю быть преподавательницей грамоты мальчику Петру. Он и его товарищ по имени Андрюша ежедневно ходили к этой учительнице.

Но, вероятно, ученая портниха не в равной мере обладала способностью шить и способностью преподавать; прошло два года, что мальчики учились, а все еще читать порядком не умели. Тогда учеников от Пелагеи Егоровны взяли. Андрюшу отдали в медники, а Петрушу поместили к крестному отцу, который и довершил образование своего крестника, доучив его грамоте. Впрочем, и тут успех был неполный: читать крестник выучился хорошо и бойко, но что касается чистописания – эта наука ему вовсе не далась, и он усвоил себе почерк мелкий и малоразборчивый.

Когда Петру было уже лет десять-одиннадцать, и он мог свободно читать, он принялся за чтение Библии, крупной и четкой печати Елизаветинских времен, бывшей в родительском доме. Чтение божественной книги имело на него большое влияние и оставило в уме отрока неизгладимые следы: он охладел ко всему временному и, помышляя более о небесном, нежели о земном, начал думать, как бы ему поступить в монастырь. Отец его был церковным старостой в своем приходе, и Петр, когда только мог, непременно бывал в церкви. Он часто также ходил в Духов монастырь и встречался там с одним подвижником. Тот был человеком благочестивым и кроме храма Божьего почти нигде не бывал. Жил он в уединенной келейке, которую для него выстроили у себя на дворе всеми уважаемые в Вологде пожилые девицы Алябьевы. Этот подвижник, к которому Петр начал ходить, поддерживал в юноше его благочестивое настроение.

Достигнув семнадцатилетнего возраста, Петр достал себе книгу «Алфавит Духовный» и, прочитав ее, окончательно утвердился в мысли отказаться от мира.

Зная крутой и несговорчивый характер своего отца, не слишком расположенного к монашеству, Петр весьма опасался открыться ему, предвидя с его стороны сильное сопротивление. К счастью, две из его младших сестер отпросились у отца вступить в Горицкий Троицкий монастырь. Это облегчило Петру объяснение с отцом, и тот, хотя и не весьма охотно и не вдруг, однако согласился не мешать благочестивому юноше последовать примеру сестер.

Немалую роль в решении Петра оставить мир сыграл святитель Игнатий (Брянчанинов). Вот что пишет об этом преподобный Пимен в своих воспоминаниях: «В том же (1830) году, на сырной неделе, я отправился на богомолье в Глушицкий монастырь, в котором Брянчанинов был приукажен. В то самое время, как я пришел в монастырь и подходил к гостинице, Брянчанинов садился в сани... и отправлялся в Семигородную пустынь, куда и я также направлялся. Переночевав в Глушицком монастыре с четверга на пяток, я наутро отправился пешком и пришел в Семигородную пустынь уже в субботу и пристал на гостинице, а Брянчанинов, гораздо заранее до меня приехавший, остановился у настоятеля игумена Мельхиседека, в так называемых архиерейских покоях... В прощенное воскресенье я был у обедни. Когда я пришел в церковь, Брянчанинов был уже там и стоял в настоящей церкви за правым клиросом, а я стал налево за столбом, под аркой. Во все время обедни Брянчанинов ни разу не обернулся и, следовательно, не мог видеть, что кто-либо стоит за ним. Ему поднесли просфору, и когда по окончании обедни служащие и братия пошли в предел совершать установленное молебствие, которое бывает после литургии, Брянчанинов обернулся и, подошедши прямо ко мне, дал мне просфору и, спросив где я остановился, сказал мне: «Я к вам приду».

Невзирая на его молодые лета, видно было, что он много читал отеческих книг, знал весьма твердо Иоанна Лествичника, Ефрема Сирина, Добротолюбие и писания других подвижников, и потому беседа его, назидательная и увлекательная, была в высшей степени усладительна. Эта продолжительная беседа его со мной меня еще более утвердила в моем намерении удалиться из мира и вступить в монашество...»

В июне 1832 года Петр поступил в Новоезерский Кириллов монастырь, где настоятелем был в то время игумен Аркадий, избранный на это место по указанию архимандрита Феофана (Соколова), ученика преподобного Феодора Санаксарского. Игумен Аркадий всегда относился к своему предместнику с великим уважением и редко что-либо предпринимал без его совета и благословения. Оставив управление монастырем, архимандрит Феофан неукоснительно бывал у всех служб и распоряжался чтением Шестопсалмия, Пролога и прочего. С детства возлюбивший монашество он наделе, своим примером, преподавал Новоезерской братии наставления к богоугодной жизни, стараясь водворить дух подвижничества и смирения в обители, им восстановленной и обновленной. При нем и при его преемнике обитель процвела и прославилась строгостью своего устава, внешним и внутренним благоустроением.

Юный послушник Петр находился на послушании в трапезной помощником келаря. Не без пользы провел он время своего новоначалия в Новоезерском монастыре и по прошествии многих лет, вспоминая о своем там жительстве, рассказывал многие подробности виденного им и различные обстоятельства тамошнего житья, глубоко врезавшиеся в его память.

После кончины архимандрита Феофана, последовавшей 3 декабря 1833 года, Петр прожил еще несколько месяцев в Новоезерском монастыре, а в июне отправился на родину, в Вологду, хлопотать о своем увольнении от общества.

Отец Игнатий (Брянчанинов), бывший в то время игуменом Лопотова монастыря, снабдил Петра двумя письмами, из которых одно было адресовано известному Оптинскому старцу и учителю, преподобному Льву (Наголкину), другое – к отцу Иларию младшему, жившему когда-то в Свирском монастыре вместе с Брянчаниновым.

Благодаря этим двум письмам Петр был радушно принят в Оптиной пустыни.

Иеромонах Иларий, к которому Петр также имел письмо от отца Игнатия, был в Оптиной пустыни ризничим, и так как кроме него был еще и другой Иларий, то в отличие от того, этот назывался младшим.

По рекомендации игумена Игнатия (Брянчанинова) в 1834 году иеромонах Иларий был назначен настоятелем Николо-Угрешского монастыря Московской епархии с возведением в сан игумена, и, отбывая на свое новое место служения, взял с собой послушника Петра в качестве своего келейника.

При поступлении своем на Угрешу Петр был совершенный юноша, и хотя отроду ему шел уже двадцать четвертый год, он казался на вид несравненно моложе; небольшого роста, крепкого телосложения, но не слишком плотный, с живыми проницательными глазами, которые все видели, все замечали; с темными широкими бровями и густыми темно-каштановыми волосами; бороды и усов не было еще и признаков.

Он приехал из Вологды в подряснике из толстого черного сукна «оптинского» покроя и в кожаном поясе из тюленя, известном под названием «соловецкий» пояс. Такое одеяние показалось очень странным Угрешской братии; много над ним трунили; говорили, что в штатном монастыре так не одеваются; называли его «кожухом», однако Петр нисколько этим не обижался и, не обращая внимания на то, что говорят другие, продолжал носить свой подрясник, пока он ему годился.

Недели через две по приезде он подал прошение о своем принятии в братство монастыря.

При настоятельских келиях для келейника особой каморки не было, а в передней был отгорожен угол с окном, и здесь прожил Петр первые пять лет своего пребывания на Угреше.

26 марта 1838 года игумен Иларий постриг послушника Петра в мантию и нарек ему имя Пимен в честь великого подвижника монашества, как бы предвещая ему, что и его имя в современном монашестве будет чтимо и останется приснопамятным. После того он целую неделю неисходно пребывал в Успенской церкви, где был пострижен, и в скором времени, уволенный от должности келейника, получил отдельную келию. Все прежние его послушания остались за ним, а вместо келейного он получил послушание церковное.

В феврале 1839 года монах Пимен был хиротонисан в сан иеродиакона.

Угрешский казначей отец Серафим, очень хороший монах и человек способный, в начале 1839 года был переведен митрополитом Московским Филаретом (Дроздовым) в Московский Знаменский монастырь, а на его место был назначен исправляющим должность иеродиакон Пимен. Несмотря на то, что ему было едва тридцать лет, и в монастыре были иеромонахи гораздо старше его летами, но ни на кого из них не пал выбор владыки. Менее чем через год настоятелю монастыря было предписано отправить иеродиакона Пимена к викарию Московскому для посвящения во иеромонаха. 25 апреля 1840 года иеродиакон Пимен был рукоположен в сан иеромонаха. 26 февраля 1844 г. – утвержден в должности казначея.

Игумен Иларий мало входил в вещественные нужды обители, помышляя более о духовном ее строе. Иеромонаху Пимену приходилось иметь попечение об ее благосостоянии, и на нем лежали все тяготы управления. Мало-помалу он осваивался с ними и незаметным образом подготовлялся к той многосторонней деятельности, какой потребовала от него впоследствии многолюдная и обширная обитель, благодаря ему процветшая и прославившаяся.

Угреша, бедная средствами, убогая зданиями, скудная братией, известная тогда не благочестием своих иноков, а их распущенностью, даже и при строго подвижнической жизни игумена Илария не могла никого особенно прельстить своим настоятельством, но, благодаря неусыпным трудам, добросовестной нестяжательности и неутомимому усердию отца Пимена, она впоследствии поднялась на такую высоту, что после Троицкой Лавры и некоторых других первостепенных монастырей Московской епархии стала во главе прочих как по внешности своей, так и по численности братии. В конце XIX века настоятельство в ней не показалось бы унизительным и для святителей, желающих удалиться от дел управления и жительствовать на покое. Всем этим Угреша обязана отцу Пимену. В свою очередь и отец Пимен был обязан Угреше, что он стал тем, кем видели его в последние годы его жизни: он сложился и выработался под влиянием мудрого, но крайне взыскательного правления святителя Филарета.

В 1849 году отец Пимен познакомился с женой Павла Матвеевича Александрова и с ним самим, которые впоследствии стали деятельными благотворителями Угрешской обители.

Вот что сам отец Пимен рассказывает в своих воспоминаниях об этом приснопамятном для Угреши дне.

«Мая 9 1949 года день был жаркий и прекрасный; перед обедней приехала к нам в монастырь Мария Григорьевна Александрова, жена мануфактур-советника Павла Матвеевича. Она приехала с одной из своих родственниц, старушкой Елизаветой Ивановной, в дормезе в шесть лошадей, и так как гостиницы при монастыре тогда не было, то пристала у меня в келиях...»

Александрова обедала у отца Пимена в келии и просила его, чтоб он ее всюду водил. Приезд такой гостьи в день храмового праздника, в день памяти святителя и чудотворца Николая, мог бы показаться обременительным для казначея в другом монастыре, так как ему пришлось исключительно с ней заниматься, но при тогдашнем состоянии Угреши, и в самый праздник, не особенно посещаемой богомольцами, отец Пимен не был в большом затруднении, что ему пришлось удовлетворять ее любопытство и всюду ее водить, потому что кроме теплой Успенской церкви, и вести ее было некуда.

Успенская церковь в то время была тесна и бедна, а другой теплой церкви не было. Вероятно, состояние этой церкви поразило и посетительницу, и она спросила казначея:

– А где же бывают у вас ранние обедни? – как бы удивляясь, что в такой церкви служат.

– Кроме этой, у нас еще теплого придела нет, – ответил отец Пимен, – а потому зимой служится всего только одна литургия, а ранней вовсе не бывает.

– Ну, а это что же такое? – спросила Александрова, указывая на дверь с левой стороны церкви.

– Это просто чулан для дров, – ответил отец Пимен и отворил дверь.

– Нельзя ли вот здесь сделать престол? – спросила посетительница.

– Да отчего же нельзя? – сказал ей в ответ казначей, нисколько не сообразив, что на пространстве четырех квадратных аршин никакого алтаря сделать невозможно.

Но желание его иметь еще теплую церковь было так велико, что он и не подумал об этой несообразности, радуясь мысли, что будет где служить раннюю литургию.

– Когда вы будете в Москве, – сказала Александрова, – прошу вас, побывайте у нас.

Несмотря на скудость тогдашних средств (при запущенности монастырских зданий), отец Пимен был весьма осторожен и никогда ни у кого ничего не выпрашивал, он говорил:

– Никогда ничего не проси для монастыря, высказывай, если представляется удобный случай, какие монастырь имеет нужды, но отнюдь не вымогай ничего, этим только можешь отбить охоту у желающего что-нибудь сделать; гораздо же лучше предоставить каждому сделать по своему желанию и по усердию с охотою, что Бог ему на сердце положит, нежели по нашей усиленной просьбе и, может быть, даже и с досадой, потому только, что мы выклянчили.

И действительно, отец Пимен всегда так и действовал. Бывали и такие случаи, что он отказывался принять предлагаемое, чтобы не подать повода сказать, что монахи – попрошайки.

16 сентября 1851 года последовало освящение придела при Успенской церкви во имя преподобной Марии Египетской. Освящение совершил митрополит Московский Филарет. Погода стояла в то время ясная, жаркая, совершенно летняя, и потому было такое множество богомольцев, что за длинными столами, расставленными по всему монастырю, обедало до восьми тысяч человек. Угощение всем присутствующим было сделано на счет Александрова, по его желанию.

16 октября 1853 года стараниями отца Пимена и при поддержке митрополита Московского Филарета Николо-Угрешский монастырь был преобразован из штатного в общежительный, а иеромонах Пимен был возведен в сан игумена и назначен настоятелем обители в виду того, что игумен Иларий подал прошение об увольнении на покой.

Накануне митрополит Филарет прибыл на Угрешу поутру; сам совершил соборно всенощное бдение в Успенской церкви, приказав заранее, чтобы новые одежды для всей братии, приготовленные во время бдения, были положены около престола, и, когда бдение окончилось, он прочел молитву, после чего отец Пимен стал подносить ему каждую одежду, и он каждую благословлял и окроплял святой водой. На следующее утро вся братия облеклась в эти новые одежды и так явились все к литургии, которую соборно совершил митрополит, и в этот день посвятил отца Пимена в сан игумена.

Относительно нравственных качеств отца Пимена можно сказать, что для себя он не был ни корыстолюбив, ни стяжателен, ни вещелюбив. Имея в руках десятки и сотни тысяч, он не сберег, собственно для себя, ни одного рубля, и все, что было у него денег, велел записать монастырскими. Но, не будучи стяжателен для себя лично, нельзя сказать, чтобы он был вовсе чужд стяжательности для обители. Напротив того, он постоянно помышлял о том и прилагал все свое старание, чтобы увеличить и упрочить вещественное благосостояние Угреши и радовался, когда делалось что-нибудь для обители, и скорбел, если желаемое им не осуществлялось или было замедляемо. Но и при всей своей преданности интересам монастырским и при всегдашнем и неусыпном о нем попечении, он прежде всего памятовал свое монашеское звание и потому с великой осторожностью делал каждый шаг, опасаясь подать повод к невыгодному отзыву о монашестве, и с великой осмотрительностью принимал предлагаемое благотворителями.

Будучи в отношении к братии весьма взыскателен он, когда требовалось утешить кого-нибудь, наградить, помочь, не стеснялся и давал полною мерою. Старшим из братии, когда отпускал их побывать в Москве, давал по пяти, по десяти рублей и более, а когда по прошествии многих лет жительства в монастыре кто-нибудь из иеромонахов отпрашивался на богомолье в Киев или на родину, и это было далеко, он давал значительное, достаточное с избытком для путешествия количество денег, сообразуясь с потребностями каждого, и были случаи, что он давал и по несколько сот рублей. Он умел требовать, умел взыскивать и, наказывая строго, любил и утешить человека достойного из братии, и умел щедро и, не стесняясь, наградить и поощрить. Он всегда носил в кармане множество серебряных монет, и когда при встрече с ним просил у него прохожий, нищий, погорелый, рабочий или странник он не отказывал никогда и, опустив руку в карман и смотря по тому, кто был просящий, давал ему столько, сколько почитал нужным и достаточным.

Он не отказывал послушникам, живущим в монастыре и хорошо себя ведущим, платил за них подати или оброк, хотя бы это составляло и несколько десятков рублей. «Он трудится для монастыря и братии, – говорил отец Пимен, – почему же монастырю и не помочь ему?»

В постные дни и во время положенных постов отец Пимен, согласно с уставом, умеренно употреблял надлежащую пищу и в продолжение Великой Четыредесятницы, хотя и строго воздерживался от рыбы, но не удручал себя чрезмерным воздержанием, а говаривал: «Дай Бог соблюсти в точности и то, что нам положено по уставу, не мудрствовать, а в простоте исполнять».

Отец Пимен был всегда усерден к церковному богослужению и, глубоко проникнутый духом монашества, строго придерживался устава церковного и не дозволял никаких отступлений ни в самой службе, ни в часах богослужения, которые, однажды установленные, никогда не были изменяемы. Сам он, пока дозволяло ему здоровье, всегда приходил к утрене, начинавшейся в три часа по будням, а в воскресные и в праздничные дни часом или получасом ранее; сам назначал, кому из иеромонахов или иеродиаконов читать Шестопсалмие, выбирал из Пролога чтение по шестой песне и оставался до конца, но на раннюю обедню молиться не оставался, а приходил к поздней. Весьма часто в будни он сам читал кафизмы или канон не очень громко, но так внятно и явственно, что во всей церкви слышалось каждое его слово. Чтение его отличалось простотой и плавностью: он не понижал и не возвышал голоса, читал мерно и неспешно. Он не одобрял тех, которые при чтении, как он выражался, виляют голосом. «Читай просто и внятно, а голосом не виляй; слово божественное имеет свою собственную силу и не требует, чтобы мы старались своим голосом придавать ему выражение; я почитаю это даже за самомнение, будто я могу своим чтением произвести более впечатления, чем смысл того, что Церковь положила читать; слово Божие более подействует, чем наш голос».

Он был глубоко и искренне благочестив, не суемудрствуя и не сомневаясь в учениях святой Церкви или святых отцов. Ему часто случалось говорить мирянам в ответ на какое-нибудь сомнение или на извинение, что они не исполняют в строгости устава Церкви: «Нам тут сомневаться не в чем, этому учит святая Церковь, и извинять себя не можем своими мудрствованиями; почитайте-ка, что об этом говорят святые отцы, вот и увидите, а они Богу угодили, да и поумнее были многих ваших теперешних ученых умников, которые только мудрствуют и сами заблуждаются, и других вводят в соблазн и в грех. От своих дел никто из нас не оправдится, а если чувствуешь, что делаешь отступления, так не оправдывай себя, а смиряйся, сознавай, что ты согрешил и живешь худо, не так, как следует, не по божественному слову, и прибегай к милосердию Божьему, а не говори: экая важность, что я это делаю или этого не делаю. Очень велика важность; ты не хотел знать, что об этом говорили святые отцы, прославленные угодники Божии, которые были не нам чета, ты делал заведомо отступления от устава Церкви, стало быть ты отступник и не исполнил закон Христов, стало быть, ты повинен чему? Знаешь ли? Ни много ни мало, только геенне огненной. Так кайся, а не оправдывайся. Сознай свою слабость, проси прощения у Бога, а не смей говорить: экая важность! Сугуб грех имаши. Так-то, сударик, больше Церкви, выше святых не будешь».

И в этом духе отец Пимен очень часто говаривал мирским людям, нисколько не стесняясь значительностью лица. «Если мы говорить не будем, кто же скажет? Не спрашивают – не навязывай своих убеждений, не лезь с непрошеными советами; а если спросили тебя, дали тебе повод говорить, желают услышать слово на пользу, тут нечего стесняться и деликатничать, говори дело, как есть, не на лицо зряще. Господь с тебя же взыщет: мог сказать правду, предостеречь брата твоего от греха и погибели и не сделал этого из пустого, глупого мирского угождения. Двум господам слугой не будешь: служи Богу, а не человеку; а рассердится на тебя за правду, что тебе от этого? И он человек такой же, как ты; дурно ему, а не нам, мы сказали слово истины, не человекоугодствовали».

В 1855–1858 годах Николо-Угрешский монастырь часто посещал ректор Московской Духовной семинарии архимандрит Леонид (Краснопевков), впоследствии епископ Дмитровский, викарий Московской епархии. Его частые и довольно продолжительные пребывания в монастыре, столь же отрадные для него самого, сколько и для отца Пимена, принесли несомненную духовную пользу тому и другому: они находили удовольствие во взаимной беседе, и ученый заимствовал у неученого добытые опытом познания о монашестве, к которому принадлежал по своему положению, которое любил по сердечному влечению, знал по учению богословскому, но дотоле мало видел вблизи. Вот почему впоследствии преосвященный Леонид всегда называл отца Пимена своим учителем в монашестве и высоко ценил его ум и опытность в жительстве монашеском, что можно видеть из следующего случая. В 1870-х годах поступил в Московскую епархию настоятель из одной соседней епархии, и, когда явился к преосвященному Леониду, тот, между прочим, посоветовал ему познакомиться с архимандритом Пименом, настоятелем Угрешским.

– А он из какой академии? – спросил новый настоятель.

– Он в академии ни в какой не был, – ответил владыка, – но человек он от природы весьма умный и даровитый; опытный монах и не академик, но может научить любого академика монашеству и превзойдет многих в умении управлять монастырем.

24 августа 1858 года за выдающиеся заслуги по устроению монастыря митрополит Московский Филарет возвел игумена Пимена в сан архимандрита. За это время трудами отца Пимена было выстроено в монастыре пять церквей: Николаевский собор в 1843 году, церковь преподобной Марии Египетской в 1851 году, Успенская в 1852 году и 1860 году – Скорбященская и Петропавловская скитская церкови. Все они были освящены митрополитом Московским Филаретом.

14 сентября 1860 года была освящена Петропавловская скитская церковь. В продолжение трех дней скит оставался открытым для женщин, а на четвертый, после вечерни, его затворили и впускали в него женщин только дважды в год: 26 мая, в день кончины храмоздателя Куманина, когда совершалось по нем поминовение, и 19 июня, в день храмового праздника.

Кончина Александровой Марии Григорьевны, первоначальной благотворительницы Угреши, последовала 15 апреля 1862 года. По смерти своего мужа, Павла Матвеевича, по духовному его завещанию она получила всего только 20 тысяч и движимость, что в сравнении с ее прежним изобилием и излишеством были, можно сказать, мелкие крупицы; но она оставалась этим вполне довольна и никогда не пороптала на своего мужа и не упрекала его, что он оставил ей недостаточно или мало.

«Наша Угрешская обитель, всем обязанная их благодеяниям, – говорил отец Пимен, – изо всех прочих ими облагодетельствованных более всех получившая и, вероятно, более других пришедшаяся им по сердцу, ибо ей именно предоставили они покоить их тела и завещали молиться об их душах и о родителях их».

Александров не ошибся, избрав отца Пимена своим духовным наследником, поручив ему молитвенно заботиться о душе своей и своих родителей. Чувство благодарности не охладевало в сердце настоятеля облагодетельствованной обители, он до конца жизни глубоко чтил память Александрова, и не только как благотворителя, но и как человека, к которому, видимо, он имел искреннее сердечное расположение, внушенное личными достоинствами, а не порожденное вещественными приношениями, побуждавшими его совесть совершать поминовение, чтобы по смерти благотворителя молитвами оплачивать при жизни расточаемые им для обители щедроты и благодеяния. Это был друг, памятующий и молящийся о любезном ему человеке...

Что же касается поминовений в дни рождений, именин и кончин Александровых, это были духовные торжества: заупокойное всенощное бдение, соборная литургия с панихидой и заупокойным каноном и праздничная трапеза с литией, и в храмовые праздники на молебствии было возглашение имен Павла и Марии и вечная память – словом сказать, самый строгий и притязательный недоброжелатель не мог бы ни в чем упрекнуть отца Пимена относительно неуклонного, добросовестного и усердного поминовения благотворителей обители. Отсюда становится ясно, что желательно, чтобы и преемники в Бозе почившего аввы подобно ему памятовали, что на них лежит священная обязанность поминать вкладчиков и благодетелей, молиться и пещись об упокоении их душ.

Строительство храмов в Николо-Угрешском монастыре, которое производилось при непосредственном наблюдении архимандрита Пимена, сделало его настолько известным как успешного строителя, что митрополит Московский Филарет решил доверить ему возобновление Вознесенского женского монастыря.

– Я хочу дать тебе поручение, – сказал он архимандриту Пимену и, объяснив ему все предшествовавшие обстоятельства, спросил его: «Что ты мне на это скажешь, возьмешься ли за это дело?»

Архимандрит отвечал ему, что он отказываться не смеет, но опасается только, сумеет ли угодить владыке и довольна ли останется его действиями игуменья.

– А тебе какое до этого дело? Действуй, как почитаешь нужным, а об остальном не заботься и ничего не опасайся.

Тогда архимандрит спросил:

– Нужны будут на это деньги, имеются ли они в монастыре?

– Это тебя не касается, это дело игуменьи, она должна дать деньги, не имеет – достанет.

В августе 1863 года последовал указ Консистории на имя архимандрита Пимена, извещавший его, что учрежден новый комитет по случаю перестройки Вознесенского монастыря и что он назначен быть председателем комитета.

Когда он после этого явился к владыке и тот словесно ему повторил, что было уже в указе, он попросил благословения осмотреть монастырь, ознакомиться с существом поставленной задачи во всех подробностях и потом доложить митрополиту о своем мнении.

По осмотре он нашел следующее: что на перестрой потребуется совсем не два года, как сказано было в указе, а всего только три или четыре месяца; что нет никакой надобности выводить из монастыря 70 сестер за неимением помещения и что есть возможность всех оставить в монастыре, умножив только число келий, что также удобно привести в исполнение, сделав в здании вместо двух этажей три.

Докладывая после осмотра владыке, архимандрит Пимен сказал ему, что, так как находит возможность оставить в монастыре 70 сестер, которых предполагалось вывести, то поэтому должна быть передержка против сметы, в которой назначалось на расход 62 тысячи рублей, на что Митрополит Филарет дал свое благословение.

Работы, начатые в начале сентября, были окончены к концу декабря, так что сестры могли снова разместиться по своим прежним келиям, и к новому 1864 году все было окончено: и работы, и расчеты, и комитет закрыт.

Против сметы не только не было передержки, напротив того, израсходовано на 22 тысячи рублей меньше, ибо издержано вместо 62 тысяч только 40, несмотря на то, что против сметы сделано вновь 18 каменных погребов и кладовых и прибавлено помещений на 70 человек, которых предполагалось переселить; и все это было приведено в исполнение не в продолжение двух лет, на то назначенных, а в течение только четырех месяцев, и притом еще осенних.

К 1866 году относится событие, весьма важное для Угрешского монастыря, принесшее великую честь отцу Пимену и заслужившее ему всегдашнюю, нескончаемую благодарность тысяч людей – это учреждение и открытие монастырского народного училища.

В последних числах июля 1867 года отец Пимен испытал прискорбие, не лишенное, впрочем, и некоторой отрады: он расставался с казначеем Угрешским, иеромонахом Сергием, назначенным строителем в Коломенский Старо-Голутвин Богоявленский монастырь. Очень грустно было настоятелю Угрешскому лишаться хорошего и верного сотрудника и ревностного во всех отношениях блюстителя благочиния монастырского; но с другой стороны отец Пимен не мог не радоваться, что Угреша настолько уже успела созреть под его управлением, что из числа своих постриженников могла уделить одного из братии в настоятели общежительному Старо-Голутвину монастырю.

После смерти митрополита Филарета на Московскую кафедру был назначен весьма достойный по жизни своей и по апостольским трудам известный просветитель Сибири преосвященный Иннокентий (Вениаминов).

Москва, с самого приезда нового владыки, пораженная его неподдельною патриархальною простотой, апостольским видом и обращением, приняла его с признательностью, которую он вполне заслуживал и внушал своими великими проповедническими трудами и высокими подвигами самоотвержения.

Отец Пимен с первого раза обратил на себя внимание нового владыки. Простота обращения митрополита, не стеснявшая отца Пимена, дававшая ему возможность вполне высказываться без принуждения, без натяжки и без постоянного и тяжелого напряжения, которое ощущается, когда приходится взвешивать каждое слово из опасения сказать что-нибудь излишнее или невпопад, – все это давало отцу Пимену возможность предстать владыке тем, кем он действительно был, и поэтому взаимное общение весьма скоро до того их сблизило, что между ними установились самые искренние отношения и настолько дружественные, насколько это возможно между высшим начальствующим лицом и его подчиненным.

В октябре 1868 года в первый раз происходил в Угрешском народном училище экзамен в присутствии преосвященного Леонида и тогдашнего ректора Московской Духокной семинарии архимандрита Никодима, впоследствии викария Московского.

Это первое испытание, происходившее в училище в присутствии преосвященного, ректора, отца архимандрита и некоторых из старших братии доказало всю пользу, которую принесло училище со времени своего учреждения, то есть с небольшим в три года.

Отец Пимен был вполне удовлетворен. Он увидел, что доброе семя падает на добрую почву и начинает приносить хорошие плоды. Впоследствии он стал еще усерднее заботиться об училище и не жалел никаких затрат на содержание учащихся и на приобретение всевозможных учебных книг и пособий.

В 1869 году архимандрит Пимен был назначен благочинным общежительных монастырей Московской епархии. К нему под начало поступили следующие мужские монастыри: Троицкий Коломенский Ново-Голутвин, Николо-Угрешский, Николо-Пешношский, Старо-Голутвин Коломенский, Бобренев, Белопесоцкий, Николо-Берлюковский, Спасо-Гуслицкий, Давыдовская пустынь, Екатерининская пустынь и женские: Бородинский, Аносин-Борисоглебский, Спасо-Влахернский, Крестовоздвиженский-Лукинский и Одигитриевская-Зосимова пустынь.

Сделавшись благочинным монастырей архимандрит Пимен весьма ясно понял значение и обязанности своей новой должности и тотчас же сумел стать в уровень своего нового положения. Он не был притязателен и мелочен и не слишком строго следил за рублями и копейками, переплаченными за что-нибудь, как это делали до него некоторые из благочинных при проверке книг. Он смотрел на главные расходы монастыря, на верность итогов и подписывал представленные ему книги, не истязуя настоятелей и не подозревая их в злоупотреблениях и недобросовестности.

Он говаривал: «Я нахожу неуместным и неприличным, когда благочинный ввязывается в дрязги и придирается к мелочам; смотри за главным, обращай внимание на внутренний быт монастыря, на нравственное настроение братии, на благолепие храмов и на чистоту в оных, на служение, на трапезу, на порядок в монастыре, на хозяйство, где оно есть, а куплена ли мука гривной дешевле или дороже, это дело настоятеля; может быть, он оттого дороже заплатил за свою муку, что она лучше, чем у меня; как за этим уследить? Вступаться в эти мелочи – значит ронять достоинство своего звания. Был один благочинный, который по страницам проверял книги, держал их подолгу и целую историю сделал одному настоятелю за то, что у него оказалась где-то неверность в пятнадцати копейках: это непростительно...»

Но когда отец Пимен приезжал в какой-нибудь монастырь, в особенности, когда он делал свой первый объезд, он все осматривал в монастыре, на все обращал внимание, и, прежде всего, на церковную службу, на то, чтобы пение было в мужских монастырях преимущественно столповое, которое почитал самым приличным для монастырей общежительных.

До него рапорты благочинных состояли в официальных только донесениях, что в обителях «все состоит благополучно», или доводили до сведения начальства только в важных случаях о каких-нибудь внешних беспорядках, когда бывали, например, растраты сумм или происходили какие-либо нестроения в монастыре, но исправность богослужения, чин монастырский, состояние братии – словом сказать все, что относилось ко внутреннему быту и благоустроению, оставалось по-прежнему, потому что благочинные не заглядывали так глубоко и только смотрели на поверхность, далее которой не простирались их взоры. Отец Пимен, напротив того, осматривал каждый монастырь как усердный и добросовестный врач, и тщательно вникал во внешний и во внутренний быт, и первое его донесение по обозрении всех обителей его благочиния было не просто рапортом, но живой общей картиной, в которой очерчен каждый монастырь и в кратких словах представлен со всеми отличительными его чертами и особенностями, упущениями и недостатками, не встречаемыми в других. Богослужение, состояние храмов и ризницы, пение, трапеза, строения, хозяйство – все осмотрено, исследовано, обсуждено.

С самого начала своего назначения отец Пимен ежегодно объезжал все монастыри, ему подведомственные, по крайней мере, один раз, а в других, более близких, бывал и чаще и следил за улучшениями и за исправлениями замеченных им недостатков, но с 1873 года, когда его постигла тяжкая болезнь, потребовавшая неоднократных операций, и когда ему уже затруднительно стало ездить колесным транспортом, он бывал в монастырях изредка и преимущественно зимой.

Все общежительные монастыри Московской епархии под наблюдением и руководством отца Пимена пришли в более стройный вид. Как опытный и взыскательный старец и авва, он заботился о водворении везде порядка и благочиния.

По его старанию и при его содействии 26 ноября 1871 года Троицкий Ново-Голутвин монастырь в городе Коломне был преобразован из монастыря штатного в общежительный.

Под руководством отца Пимена в 1873 году была преобразована женская Крестовоздвиженская община, дотоле существовавшая с 1856 года частным образом в селе Пахра Старый Ям Подольского уезда, и переведена в село Лукино, того же уезда.

Во второй свой приезд в Николо-Угрешский монастырь митрополит Иннокентий вышел на площадку, которая примыкает к настоятельским кельям, и, глядя оттуда на окрестности, стал расспрашивать отца архимандрита, какие это села и селения видны за Москвой-рекой. Отец Пимен называл их владыке и, упомянув о селе Остров, стал ему рассказывать об этом селе все, что ему было известно, и в заключение своего рассказа сказал:

– Вот, высокопреосвященнейший владыка, в селе Остров много прекрасных каменных зданий, строенных при министре Киселеве; они пустые теперь и пропадают, и с каждым годом все более и более ветшают, а уж как хорошо было бы воспользоваться ими для какого-нибудь казенного заведения: строены пробно и больших стоили денег.

– А кто же теперь заведует ими? – спросил митрополит.

– Они в ведении Московской Палаты Государственных Имуществ, – ответил отец Пимен.

– Худое ли бы дело воспользоваться ими, – продолжил владыка, – да ведь, пожалуй, не дадут, а я бы не прочь употребить их на пользу ближнего... Мне давно приходило в мысль, как хорошо было бы устроить богадельню для вдов и сирот духовного звания... Чего же лучше, ежели бы можно было выпросить эти готовые постройки и приспособить их для помещения там призреваемых!

– Можно разузнать, владыка святый, и это мне весьма легко будет сделать, я знаком с советником Палаты...

– Да можно ли надеяться что-нибудь сделать? – спросил митрополит.

– Попытка не штука, спрос не беда, владыка святый, благословите разузнать, я разузнаю и вам в точности донесу.

– Почему же не узнать? Можете справиться, Бог благословит...

Этот случайный разговор решил судьбу села Остров и был первым шагом к учреждению благотворительного заведения, задуманного Московским митрополитом Иннокентием и приведенного в исполнение и устроенного под непосредственным неутомимым и бдительным надзором архимандрита Пимена.

Как Угрешский монастырь всецело обязан отцу Пимену своим восстановлением и цветущим положением, так точно Островская богадельня обязана ему своим существованием и благоустройством, потому что без его содействия едва ли владыка решился бы предпринять подобное дело.

Все работы были окончены к 26 ноября 1871 года, когда предполагалось совершить освящение храма и открытие богадельни, но необычное разлитие Москвы-реки в столь позднее время года заставило владыку отложить освящение до первой возможности. Отсутствие морозов и снега мешало удобству сообщений по Москве-реке, и только после Николина дня, в первых числах декабря, установилось безопасное сообщение, и назначено было для освящения – 12 декабря.

Во время обеда в Николо-Угрешском монастыре, последовавшем вслед за освящением новоустроенной богадельни, митрополит Иннокентий сказал: «Напрасно приписываете мне более, нежели сколько я сделал, вы говорите, что я устроил, что я учредил, что я сделал, это не совсем верно: мне принадлежит начинание, это правда, но что бы мог я сделать, если бы не нашел деятелей и не имел бы сотрудников, подобных отцу Пимену... которые мне бы споспешествовали?.. Итак, не говорите, что я устроил богадельню, что я открыл ее; скажите, что она была устроена при мне, что было это сделано в мое время и это будет вернее...»

В конце 1872 – начале 1873 года отец Пимен почувствовал, что заболевает. После Пасхи врачи заявили отцу Пимену, что необходимо заняться весной своим здоровьем и при наступлении теплой погоды начать пить воды, с непременным условием уехать куда-нибудь из монастыря, чтобы при лечении водами быть в спокойном расположении духа, что при управлении монастырем и при постоянных заботах было бы совершенно невозможно. Было решено, что на время лечения водами он возьмет двухмесячный отпуск, поручит правление монастырем казначею Мелетию и еще кому-нибудь из старшей братии, а сам уедет из монастыря лечиться и отдыхать.

Но привыкнув помышлять прежде всего о пользе обители и потом уже о себе самом, отец Пимен не решался ехать на лечение, не докончив нового здания монастырского училища, в котором перед своим отъездом ему хотелось открыть и освятить находящийся в нем храм во имя Сошествия Святого Духа. Желание его было, чтобы освящение последовало в самый день праздника, который приходился в тот год на 3 июня.

При открытии нового училища в 1873 году ученики подразделялись на четыре отдела:

I. Полные монастырские пансионеры, то есть бесплатно пользующиеся всем содержанием от монастыря, которые кроме преподавания, помещения и пищи имели от монастыря также и белье, обувь и одежду. Таковых предполагалось первоначально иметь не более 50 человек (но впоследствии число их возросло до 80).

II. Полупансионеры отличались от первых тем, что белье, обувь и одежду имели от родителей, и число таковых назначалось 70.

III. Своекоштные, около 50 человек, с платой за пищу по 2 рубля в месяц.

IV. Вольноприходящие, дети из ближайших деревень, которые приходили поутру и во время обеда получали бесплатно хлеб и квас.

Преподавание было с небольшою разницей почти такое же, как в приходских уездных училищах:

1) начальная грамота, 2) объяснение молитв, 3) чистописание, 4) начало черчения, 5) Священная История, 6) упражнение в чтении церковном и гражданском, 7) арифметика, 8) катехизис, 9) изъяснение богослужения, 10) русский язык, 11) история, 12) линейное черчение, 13) разбор рукописей по сборнику Золотова.

Всех учащихся с 1866 по 1874 год было до 750 человек.

Рассказывая в своих воспоминаниях об этом освящении храма и открытии нового училища, отец Пимен писал: «В начале весьма мало сочувствуя учреждению училища, я убедился впоследствии, что его польза очевидна и существенна:

1) Для окрестных жителей, которые без больших пожертвований имеют возможность дать образование своим детям.

2) Преподавание, находясь в руках монашествующих, будет проникнуто духом христианского благочестия, а не тем зловредным суемудрием и неверием, которые все более и более овладевают миром, и добрые плоды, приносимые нашим училищем, и теперь уже отчасти видимы, потому что те из наших учеников, которые поступили в учительскую семинарию в ведении Московского земства, по отзывам их начальства, отличаются благонравием и духом христианского смирения и послушания».

После врачебного осмотра архимандрита Пимена, который был сделан профессором Новацким в присутствии монастырского врача Тяжелова, оказалось, что камень, до этого только предполагаемый и при первом осмотре не найденный, несомненно существует; операция камнедробления стала неизбежной, и было решено, что профессор Новацкий совершит ее по прошествии нескольких дней.

Как истинный пастырь Церкви и как ближайший друг отца Пимена, преосвященный Леонид, скорбя о болезненном состоянии недужного тела, более всего заботился о здравии и целении души; он предложил отцу Пимену приобщиться Святых Тайн и пожелал сам совершить над ним таинство елеосвящения, которое было совершено соборно; с преосвященным в нем участвовали: архимандрит Новоголутвинский Сергий, строитель Берлюковский Нил, Угрешский казначей Мелетий и духовник, иеромонах Саввинского подворья, отец Сергий.

После соборования преосвященный остался у больного, у которого он в то время нередко проводил целые вечера, и, приметив, что он в смущении, старался доискаться до причины и наконец прямо спросил его: «Скажите, пожалуйста, мне, что вас озабочивает, не могу ли я тут в чем-нибудь вам помочь?»

Может быть, преосвященному приходило на мысль, что отец Пимен, чувствуя свое положение, желал бы указать на человека, которого хотелось бы видеть своим преемником, и не решается высказать своей мысли, и потому задал ему этот вопрос. Но ответ отца Пимена доказал, что он помышлял о совершенно ином.

– Я одного еще не докончил, именно не сделал духовного завещания...

В свою очередь преосвященный очень смутился от этого ответа.

– А разве... – сказал он и остановился, не зная, как выразить свою мысль, и потом прибавил: – А разве в завещании есть надобность? Я думал, что вам и завещать нечего.

– Именно оттого-то, что я ничего не имею, я и считаю нужным завещание...

– Ну, слава Богу! – воскликнул преосвященный, перекрестившись, и обнял отца Пимена. – Простите, что я на минуту мог подумать, что вы что-нибудь имеете...

Он тотчас послал своего человека за своим братом, чтобы тот приехал с нотариусом, что и было сделано, и завещание через час было написано, а свидетелями были брат преосвященного А. В. Краснопевков, А. В. Симанский и духовник отец Сергий.

Отец Пимен писал об этом в своих воспоминаниях: «Делал это завещание для того именно, чтобы после меня никого не заподозрили и не искали бы каких-нибудь сокровищ или денег, которых никогда не собирал и не имел, и потому я завещал после себя не делить имущество и ничего не искать, считая все оставшееся не своим, а монастырским. Я всегда был того мнения, что если нам что дарят, то, конечно, не нам лично, а видя в нас настоятелей обители: мы умираем, а настоятель всегда существует; но сан настоятеля не освобождает от обетов монашеских, а для монаха первое богатство – не иметь ничего, и, следовательно, то, чем мы пользуемся, принадлежит монастырю».

Крайне опасное, почти безнадежное состояние здоровья архимандрита Пимена сильно тревожило преосвященного Леонида и потому, в особенности, что он видел усилия искуснейших врачей, которые пришли в тупик. Но затем последовала внезапная перемена к лучшему и быстрое выздоровление, что должно признать особым проявлением милости Божией. В этом убежден был и отец Пимен.

После мучительных операций, весьма мужественно и терпеливо перенесенных отцом Пименом, он стал чувствовать в своем недуге значительное облегчение; в продолжение зимы понемногу оправился от последствий болезни и мало-помалу возвратился к своим обычным занятиям: он по-прежнему совершал богослужения в воскресные и праздничные дни, занимался монастырскими делами, ходил на постройки, но по совету врачей, по возможности должен был избегать всяких выездов, так как сотрясения во время езды, в особенности по камню и мостовым, действовали неблагоприятно, что доказывало, что болезнь только облегчили, но не совершенно искоренили ее основную причину.

Врачи советовали отцу Пимену заняться своим здоровьем, все оставить и уехать куда-нибудь пить воды; но в монастыре потребовались постройки, которые могли совершаться только под непосредственным наблюдением опытного строителя, и так как у него монастырское дело всегда было первым, то он решился пить воды никуда с Угреши не уезжая. В тот год начинали вести от Москвы до Мячкова, мимо Угреши, конно-железную дорогу, что заставляло опасаться значительного увеличения числа богомольцев, для помещения которых недостаточными оказались бы две обширные монастырские гостиницы. Это озаботило отца Пимена и вынудило приступить к построению третьей гостиницы. Нужно было сначала сломать старый обветшавший странноприимный дом, построить новый и тогда приступить к строению гостиницы. Так и было сделано.

Это строение, начатое с открытием весны, в конце мая приблизилось уже к окончанию, так как отец Пимен, сам следивший за построением странноприимницы, по несколько раз в день ходил на работы, указывая как и что делать, и торопил работавших скорее докончить здание, необходимое для помещения богомольцев, приходящих на Угрешу и по скудности средств не могущих за плату помещаться в номерах, и работы шли довольно успешно.

24 мая 1874 года отец архимандрит, несмотря на грязь, пошел на постройку и, взойдя наверх по стремянке, около получаса ходил везде и делал распоряжения; но когда он стал спускаться, нога его оскользнулась, он ухватился за поручень, думая удержаться, но он был, должно быть, плохо прибит гвоздем, оторвался и, потеряв равновесие, отец Пимен с четырехаршинной высоты упал на двор, заваленный всякими щепками, обрубками и чурбаками. К несчастью, на том месте внизу лежал большой четырехугольный чурбан, и на самое острое его место упал отец Пимен правым боком. Двое из рабочих, шедшие за ним, тотчас сбежали вниз, подняли его и повели домой.

В продолжение восьми дней отец Пимен должен был лежать, а на девятый день дозволено ему было встать, и он мог уже встать совершенно один, безо всякой посторонней помощи. Боль в груди уменьшалась с каждым днем, а та, которая происходила от перелома, чувствовалась только когда его поднимали с постели, но поставленный на ноги, он мог ходить, осторожно садиться и вставать, не ощущая особенной боли. По прошествии трех недель отцу Пимену разрешено было выйти из кельи на воздух и наконец снять все повязки, которые сами по себе хотя и были необходимы, но сильно его беспокоили.

Вскоре после Пасхи, около середины мая, появились неблагоприятные признаки, заставлявшие отца Пимена опасаться, не возобновилась ли его прежняя болезнь, что в скором времени и подтвердилось.

Как ни отлагал отец Пимен своей поездки в Москву для совершения там вторичной операции по настоянию врачей, нужно было наконец решиться приступить к неизбежному испытанию новых страданий. 26 ноября 1875 года, совершив соборно праздничную литургию в церкви Островской богадельни во имя святителя Иннокентия Иркутского, которому совершается память в этот день, он возвратился на несколько часов на Угрешу, а к вечеру уехал в Москву.

После четырех операций болезненные припадки исчезли, и с этого часа отец Пимен уже не стал чувствовать тех болей, которыми операции сопровождались. Всего сделали двенадцать операций.

По возвращении в монастырь во второй половине марта 1876 года отец Пимен стал чувствовать себя несравненно лучше и мог снова совершать соборно праздничное богослужение и заниматься как делами монастырскими, так и по управлению подведомственных его благочинию монастырей.

Монастырская богадельня для престарелых, увечных и немощных, устроенная на Угреше, помещалась в длинном здании, с южной стороны, между монастырской площадью и лесным дровяным двором, и была расположена так, что половина призреваемых (около 25 человек) занимала нижний этаж здания, а остальные – верхний этаж, к которому примыкала Казанская теплая церковь, в сентябре 1870 года освященная митрополитом Иннокентием. Под этой церковью была большая пустая недостроенная палата, служившая, отчасти, для хранения строительных припасов, и в ней-то, один из московских купцов, человек благочестивый и боголюбивый, вызвался устроить церковь во имя своего Ангела, если отец архимандрит на то согласится. Хотя церковь могла выйти не очень вместительная, но по своему назначению для двадцати-тридцати немощных старцев она была достаточна, и потому отец Пимен принял предложение и со свойственным ему умением и расчетом устроил весьма простую и изящную церковь.

Он доложил митрополиту Иннокентию, когда церковь была совсем окончена и готова к освящению, и просил его пожаловать, если ему угодно будет, самому ее освятить. Владыка отказался, ссылаясь на нездоровье, и поручил освятить новый храм преосвященному Леониду.

По совершении освящения и литургии владыка произнес слово, в котором, в частности, сказал и о Николо-Угрешской обители: «Не говорю о красоте и величии ее зданий, о порядке внешнем, о чине богослужебном, но о том, что в ней сделано для пользы ближнего, помимо обязанности и по избытку любви. Здесь и дом для странников бедных, и дом постоянного призрения убогих, и больница, и даровые лекарства для пользования отовсюду приходящих, и училище для мирских детей, обширное, образцовое, оправдывающее себя тем, что из него – учителя для народа, что даже в высоком и лучшем в Москве училище есть между лучшими учениками ученики и здешнего училища, что здесь даже иноки пожилые сидят и слушают курс церковных наук, чтобы быть готовыми на послушание, требующее книжного знания... Отсюда исходит скромное, но твердое слово против мирских крикунов на монашество, которые видят, что, не сломив монашества, они не поколеблют власти епископства, а сломив монашество, надломив епископство, им легко будет лишить значения прочее духовенство.

Пусть же суетный мир припишет успех нашей обители, чему он хочет; пусть не признает он пользы самого существования монашества, вы, братия-монахи и мирские, соединяясь верой общей, твердо знайте, что в этом успехе вашем видимое исполнение слов Христовых, ныне слышанных вами: «Всяк иже оставит дом, или братию, или сестры, или отца, или матерь, или жену, или чада, или села имени Моего ради, сторицею приемлет и живот вечный наследит».

Не все призваны к монашеству, и избави Бог монашество от людей легкомысленных, от тунеядцев, от входящих без готовности отсечь волю свою, в поте лица своего снести хлеб свой, но все призваны побеждать в себе пристрастие к миру и похотям его, все призваны к тому, чтобы вместе с аввой Пименом Великим повторять себе часто краткое его наставление; он сказал: «Повергать себя пред Богом, не ценить себя, отвергаться своеволия – есть истинное делание души».

Несколько дней спустя по отъезде преосвященного с Угреши, 7 июня, отец Пимен собрался в путь: поехал пить воды на Берлюковскую дачу в сельцо Кармолино, отстоящее от пустыни в 7–8 верстах.

К началу весны 1877 года относится новый вид деятельности отца Пимена, в которой выразились его личная любовь к ближнему, живое сочувствие к общественным нуждам отечества и его искреннее и глубокое сознание высокого значения и обязанностей монашества в делах милосердия и любви – речь идет об учреждении на Угреше временной военной врачебницы для раненых воинов.

Еще в предшествующем году, как только начали обнаруживаться враждебные отношения между Турцией и ее православными подданными и стало проявляться сочувствие русских сербам, он принял сердечное участие в судьбах несчастных герцеговинцев, сербов и прочих славянских племен и с живым и напряженным вниманием следил за ходом событий.

Архимандрит Пимен говорил: «Воины за всех нас сражаются, они защищают Россию, нашу веру, всех и каждого из нас, жертвуют своей жизнью; потому и мы должны, со своей стороны, делать для них все, что мы можем: за живых молись, чтобы Господь им помог и сохранил их, за убитых молись – поминай их, а живым и раненым помогай, старайся облегчить им страдания...»

Когда 12 апреля 1877 года была объявлена война Турции и в Москве начали устраивать лазареты в зданиях недостроенного бывшего Ивановского монастыря и в других местах, отец Пимен поехал в Москву и, удостоверившись, что будут привозить раненых, заявил словесно и письменно свое желание и готовность учредить на Угреше временную врачебницу на пятьдесят человек с полным и безвозмездным от монастыря содержанием на целый год.

Побывав везде, где он считал нужным, чтобы увидеть, что потребно для раненых, он составил соответственно этому бюджет единовременных издержек на приспособление помещения и на приобретение всего нужного для обзаведения и на содержание пятидесяти человек в течение года; все это вместе составило приблизительно пятнадцать тысяч рублей. Доложив владыке о своем желании и испросив его благословения, архимандрит Пимен объявил всем настоятелям своего благочиния, что он дает в Угрешском монастыре помещение и сверх того принимает на свою часть восемь тысяч рублей расхода, а остальные семь тысяч разложил на все прочие монастыри соответственно их средствам и доходам.

Для помещения раненых была очищена монастырская богадельня, имеющая два отделения: наверху и внизу. В верхнем отделении имелась стеклянная дверь в Казанскую церковь. В коридоре, через сени, было устроено несколько отдельных помещений для офицеров, а в двух общих палатах поставлены железные койки для двадцати человек внизу и для стольких же наверху. Пристроена была с заднего двора к зданию врачебницы временная деревянная кухня, чтобы не на братской поварне пришлось готовить скоромную пищу, необходимую для больных. Всюду были проведены звонки для удобства раненых; куплены все необходимые и лучшие инструменты для всевозможных операций, столы и носилки, и все это помещено в отдельной комнате – словом, все придумано, предусмотрено с удивительной заботливостью.

Иметь постоянный надзор за больными изъявил желание монастырский врач-хирург Тяжелов безвозмездно, но так как он имел семейство и практику в Москве и, кроме того, состоял на службе, то требовалось ему иметь помощника, и он указал на одного очень хорошего молодого врача, недавно окончившего курсы в Москве.

Но всего этого, по мнению отца Пимена, было еще недостаточно; он желал, чтобы и некоторые из братии, которые изъявят на то свою готовность, сами ходили за больными, и при этом говорил: «Помещает, кормит и лечит обитель, а братия из среды своей должна дать людей, готовых и способных ходить за больными».

Он созвал тех из младших братии, которых считал и по летам, и по характеру годными к такому послушанию, и предложил им всем помолиться, подумать, решатся ли они на предлагаемый им подвиг, и на следующий день пришли желавшие быть братьями милосердия; их было более, нежели предполагал отец Пимен, и из них он выбрал десять человек, которых отправил в Москву учиться в фельдшерском отделении Военного Госпиталя и в Новой Екатерининской больнице. Они жили на Угрешском подворье и ежедневно поутру и после обеда ходили в госпиталь и в больницу.

Каждый день в больничной Казанской церкви совершалась ранняя литургия, а под воскресные и праздничные дни – всенощное бдение. Раненые, врачуемые телесно, находили в монастыре врачевание и духовное – в молитве и в присутствии на богослужениях; в числе раненых было несколько католиков, которые также приходили иногда в храм и молились.

В начале октября 1878 года Угрешский казначей, отец Валентин, доложил отцу Пимену, что братия желала бы отпраздновать 16 октября 25-летие общежития на Угреше и 25-летие его настоятельства.

По окончании богослужения в этот день отец Пимен был встречен многими настоятелями монастырей и начались поздравления и благопожелания.

Первым приветствовал его Высоко-Петровский архимандрит Григорий: «Высокопреподобнейший отец архимандрит! Минуло 25 лет, как вы поставлены игуменом Николо-Угрешской обители и было открыто в ней, в Бозе почившим святителем Филаретом, монашеское общежитие, благодаря которому она, при благословении Божием, процвела, яко крин, управляемая и многопопечительным, и в жизни духовной опытным аввой. Приветствую благословенную Богом обитель и достопочтеннейшего настоятеля, ревностно и много потрудившегося ко благу ее. В своем нынешнем виде она дело рук ваших. Усердно принявшись за преобразование пустынного, малоизвестного прежде и убогого монастыря, вы нашли для этой благочестивой цели богатые средства и с большим умением и редким искусством воспользовались оными. Вы создали совершенно новую обитель, похожую на град. Дивимся, глядя на громады ее величественных и изящных зданий, радуемся, зря обилие в столпостенах ея (Пс. 121:7). Что касается собственно внутреннего благоустройства этой со вне прекрасной обители, нельзя не указать на то примечательное обстоятельство, что она в последнее время сделалась рассадником настоятелей для прочих общежительных в Московской епархии монастырей, и настоятели из среды вашей братии с успехом проходят свой трудный путь, облегчаемый благочинническим руководством вашим.

Благоустрояя внешне и внутренне свою обитель, старались вы соединить с удобствами уединенной монашеской жизни цель благотворительную, учредив в самом монастыре Угрешском благотворительное заведение и при нем училище для крестьянских мальчиков.

Могу ли с отрадой в сердце не вспомнить вашего деятельного участия в устроении дома призрения бедных из духовенства в селе Остров?

Во время минувшей войны обитель Угрешская первая открыла в стенах своих военную врачебницу для больных и раненых воинов. Важен почин в каждом деле. По примеру вашему подобные врачебницы учреждены были и в некоторых монастырях в самой столице.

Не касаясь других подвигов ваших, из опасения утомить ваше внимание после продолжительного богослужения или оскорбить чувство глубокого смирения вашего, оканчиваю речь искренним пожеланием вашему высокопреподобию много лет утешаться плодами обширной и благотворной деятельности вашей, а общежительной Николо-Угрешской обители, вами воссозданной и в средствах к дальнейшему ее существованию обеспеченной, желаю процветать многие веки».

В начале 1880 года опять стали постепенно обнаруживаться такие неблагоприятные признаки в состоянии здоровья отца Пимена, что ему пришлось снова прибегнуть к освидетельствованию врачей. Исследование подтвердило предположение, что, действительно, камень опять образовался и требует скорейшего противодействия посредством раздробления. И отцу Пимену пришлось снова выехать в Москву.

В самый день операции, в Сретение, 2 февраля, отец Пимен исповедался и причастился, пригласив своего духовника из Саввинского подворья, отца Сергия, и редкая неделя проходила, чтобы он в течение своей болезни не причащался, а в конце февраля он соборовался.

По возвращении отца Пимена на Угрешу, в двадцатых числах июня начались деятельные приготовления к юбилею 500-летия монастыря и, пока здоровье ему позволяло, он выходил и смотрел на работы, но подолгу не оставался, чувствуя слабость.

8 августа, накануне празднества, прибыли все приглашенные участники торжества – настоятели московских монастырей. В начале седьмого часа прибыл митрополит Московский Макарий (Булгаков). Когда с монастырской колокольни усмотрено было вдали появление его кареты, раздался благовест в большой колокол; вся братия, все уже прибывшие настоятели и богомольцы были в соборе, ожидая прибытия владыки, которого и отец Пимен намеревался встретить в соборе, но когда надел рясу, с ним сделалась от слабости дурнота, и он не в силах был не только идти, но должен был сесть в кресло и, сняв клобук, решился ожидать посещания владыки в настоятельских покоях.

После обычной краткой литии с многолетием, благословив братию и присутствовавших в храме богомольцев, владыка в карете направился к архиерейскому дому, не посетив отца Пимена. Это его глубоко опечалило; собрав остаток сил, он поджидал владыку в рясе и клобуке, сидя в кресле, но когда владыка сел в карету и поехал, он сказал с искренним сожалением и смирением:

– Не угодно было владыке посетить болящего!.. Неужели он недоволен мной, что я не встретил его? Я и готов был бы, да могу ли я? Ну, посудите сами, – прибавил он окружавшим его братиям.

Он тотчас разделся и лег в постель... Более он уже не вставал.

Владыка слушал всенощное бдение в домовой Крестовой церкви.

В семь часов начался в монастыре благовест ко всенощному бдению, и так как стечение богомольцев было необычайно велико, то оказалось необходимым одновременно совершить бдение в двух храмах: в Николаевском соборе служил преосвященный Алексий, епископ Можайский, с некоторыми из настоятелей, а в Успенском храме – также соборно – настоятель Афанасьевского монастыря в Ярославле архимандрит Николай.

При наступлении вечера, когда начинало уже темнеть, внутренность монастыря и колокольня озарились яркими огнями, и по мере того как густел мрак ночи, все яснее и ярче с

обеих сторон над входными вратами колокольни выступало огненное начертание: «Коль славен наш Господь в Сионе»; а на следующем, втором полукружии вверху – год основания и пятисотлетия 1380–1880.

Ночь была ясная, тихая, теплая, с освежающей влагой, в воздухе разливалось удивительное благоухание повсюду раскинутых цветников; вся внутренность монастыря, ярко озаренная огнями, была густо усеяна народом, преимущественно толпившимся под открытыми окнами храмов, где происходило торжественное богослужение, но в которые проникнуть вследствие тесноты было невозможно.

Зрелище было поразительное.

В это самое время главный виновник и учредитель торжества был прикован болезнью к своему одру и не мог ничего ни видеть, ни слышать, не мог порадоваться необычайному благолепию всего, что им зиждилось и устроялось в продолжение стольких лет, с таким терпением, умением и неутомимой ревностью.

На следующее утро были совершены две ранние литургии: одна – в храме во имя Апостола Матфея, служил соборно настоятель Перервинского монастыря архимандрит Никодим; другая – несколько позднее, в Казанской церкви при богадельне, служил также соборно настоятель Николо-Бабаевского монастыря архимандрит Иустин.

Народу было везде великое множество; молебны, совершаемые в соборе и перед иконой, что на сосне, следовали один за другим почти беспрерывно.

В половине десятого начался благовест к поздней литургии, которая должна была одновременно совершаться в соборе и в Успенской церкви; в этой последней соборно служил настоятель Афанасьевского монастыря архимандрит Николай.

В соборе совершал богослужение митрополит Макарий в сослужении с преосвященным Алексием и архимандритами. По окончании литургии владыка произнес глубоко назидательное слово, в котором он, в частности, сказал: «Взглянем, наконец, на последние, ближайшие к нам годы вашей обители. Что мы видим? Видим ее процветающей во всем. Число братии ее возвысилось до такой степени, до какой оно едва ли достигало когда-либо прежде. В ней восстановлен древний общежительный порядок и чин. Для желающих большего уединения и высших подвигов устроен особый скит. Материальные средства ее улучшились настолько, что она занимает в этом отношении одно из первых мест между обителями всего нашего края. Святые храмы и другие здания в ней красуются благолепием, а некоторые и великолепием. При ней и на ее средства существуют учебное и благотворительное заведения. Нашлись благочестивые христиане, которые для поддержания и украшения ее не щадили и не щадят своих сокровищ. Божие благословение видимо пребывает над вашей обителью. Благодарите же Господа, столько благодеющего вам; благодарите особенно за то, что Он послал вам в последнее время отца-настоятеля, который столько уже лет с такой неутомимой ревностью и любовью трудился для вверенной ему обители и привел ее в такое цветущее состояние и который, к нашему общему сожалению, по своей тяжкой болезни не мог принять участия в вашем настоящем богослужении, хотя духом, без сомнения, более других участвует в настоящем вашем торжестве. И чем яснее вы видите над собой благоволение Божие, тем усерднее старайтесь соделаться достойными его по своим подвигам. Чем более возвышается внешнее благосостояние вашей обители, тем более заботьтесь о внутреннем ее благосостоянии, то есть о процветании в ней монашества, о строгом исполнении вами ваших обетов, о нравственном возвышении и усовершенствовании ваших душ.

Братия честной обители, торжествующей ныне пятисотлетие своей жизни! Все эти пять столетий вашей родной обители говорят вам одно: будьте истинными иноками и тогда Господь не оставит ее своими милостями, и добрые люди не перестанут оказывать ей расположение и усердие. Аминь».

По окончании этого поучения последовала закладка нового собора во имя Преображения Господня.

Отец Пимен покорно и безропотно мирился со своим положением: он сначала хотел встать и из окна смотреть, когда владыка пойдет на служение в собор, потом отложил это до времени закладки и, наконец, чувствуя, что встать уже не в силах, поручил сказать ему, когда закладка совершится, и когда ему об этом передали, он перекрестился и сказал: «Ну, слава Богу! Благодарю Тебя, Господи, что мое желание исполнилось: будет ли Пимен жив или нет, закладка собора сделана, теперь нельзя его не продолжать... Слава Богу, я теперь спокоен...»

Возвратясь после закладки в собор, митрополит Макарий разоблачился и, надев мантию, направился при колокольном звоне к настоятельским келиям, но на пути был долгое время задерживаем желавшими принять благословение. Высокопреосвящённый Макарий и князь Долгоруков вместе посетили отца Пимена, который был уже не в силах не только одеться, но даже и встать со своего ложа и просил прощения... Пришедшие успокоили его. Владыка поздравил его с торжеством обители и, пожелав здравия, благословил его и вместе с князем возвратился в приемную настоятельскую комнату, полную приглашенных: все настоятели, настоятельницы и другие ожидали их возвращения, думая, что они после того войдут и поздравят болящего, но доктор И. Н. Новацкий просил всех не утомлять отца Пимена, так что многие уехали, не повидав его.

Это редкое, небывалое еще в Московской епархии торжество было последним, блестящим и ярким предзакатным лучом деятельности архимандрита Пимена в Угрешской обители, почти три десятилетия находившейся под его управлением.

После торжества, ожидание которого поддерживало силы отца Пимена, он мгновенно ослабел, утомленный продолжительным напряжением, и с этого дня все более и более ослабевал.

На другой день юбилея, 10 августа, в день своего рождения, в который отцу Пимену исполнилось 70 лет, он исповедался и приобщился Святых Тайн. В этот день многие из почитателей отца Пимена приходили навестить его и под предлогом поздравления желали получить его последнее благословение. Он благословлял некоторых иконами и дарил собрание фотографических видов Угреши.

Незадолго перед вечерней отец Пимен подозвал одного из братии, постоянно ему служившего, и, перекрестившись, сказал довольно громко и внятно: «Ну вот, слава Богу, теперь у меня ничего не болит; все это земное теперь окончено; мне ничего не жаль... теперь все Божие».

Немного спустя он велел позвать Новоголутвинского архимандрита Сергия и Берлюковского игумена Нила, отдал им ключи от конторки, где у него хранились деньги, и просил их пересчитать: «Снимите с меня, прошу вас, эту тягость; я буду покойнее». Велел и все сколько-нибудь ценные вещи переписать; но таковых оказалось немного: два-три наперсных креста, хорошие дареные четки, дюжина или полторы столовых и чайных ложек, тоже дареных. Более дорогих вещей не оказалось: он сам их не приобретал, а даримые ему в свою очередь тоже дарил кому-нибудь, и хотя принимал подарки, но без всякого удовольствия, и благодарил только из вежливости, чтобы не обидеть дарившего.

Деньги были сосчитаны и вещи переписаны в присутствии казначея и эконома монастыря иеромонаха Ираклия.

Пока считали деньги и переписывали вещи, отец Пимен послал одного из своих келейников сказать архимандриту Сергию, чтобы он отыскал в таком-то ящике конторки копию с духовного завещания, писанного еще в 1873 году... «Скажи, чтобы его прочитали вслух при моем племяннике, пусть знает, что у Пимена ничего нет... Все, что после меня остается – все монастырское своего я ничего не имею».

Когда архимандрит и игумен сосчитали деньги и показали счет отцу Пимену, он велел передать казначею 1000 рублей на расходы монастыря, остальные деньги запечатать и сдать на хранение в ризницу...

– А на свои похороны я ничего не оставляю; хороните меня чем знаете и как хотите.

Он при своей жизни велел все счесть и переписать и, таким образом, после его смерти никто не мог его укорить, что он много накопил, и никого нельзя было заподозрить, что было много денег у архимандрита Пимена, но после него растащили.

– Слава Богу, слава Богу, – повторял он, – что с меня эту обузу сняли и меня успокоили.

На следующий день, 11 августа, отец Пимен сам пожелал всю братию благословить иконами и велел распорядиться, чтобы все собрались, а также приготовить все для его соборования, а перед тем он благословил особо иконами казначея, ризничего, эконома и трех братий, которые ему служили в продолжение всей его болезни, сам указав, для кого какую принести икону.

В последние две недели своей жизни он лежал в беседке, так как в ней было более воздуха и она помещалась рядом с просторным стекольчатым фонарем, наполненным растениями. Соборование совершали несколько иеромонахов; в смежной комнате стояли певчие и вся братия. По окончании соборования все стали подходить к нему по старшинству, он всех благословлял, просил прощения и давал финифтяной образ. Для двух из братии он велел особо отложить две небольшие иконы и подать ему их, когда они станут подходить; таким образом, одну из двух икон отдал он по назначению и, когда все ушли, спросил у келейника: «А Никодима ведь не было?» Говорят ему: «Не было». Оказалось, что он незадолго до соборования куда-то из монастыря отлучился и пришел назад, когда все уже было окончено. Но и этот брат после принял благословение и получил ему назначенную ему икону.

В начале пятого часа отец Пимен сказал что-то, но так невнятно, что никто его не понял... Переспросили; тогда он сказал с видимым и большим усилием: «Священника... духовника!»

Когда духовник пришел со Святыми Дарами и отец Пимен увидел его, то прошептал: «Причаститься! Верую, Господи...» Это были последние его слова. Все присутствовавшие вышли в другую комнату на короткое время, пока продолжалась исповедь. Причастившись с великим усилием, он успокоился и долгое время потом лежал неподвижно.

Ему принесли крест; увидев его, он приподнял руку, желая перекреститься, но рука опустилась, тогда он поцеловал поднесенный к устам крест и рукой прижал его к груди.

В комнату вошли некоторые из иеромонахов; один из них вполголоса начал читать канон на исход души... Отец Пимен был еще жив, слышалось его неровное, учащенное дыхание. Потом дыхание стало стихать, казалось, все кончено, но немного погодя опять слышалось слабое дыхание; некоторые из присутствовавших стали на колени. Пробило полночь в дальней комнате, и вскоре послышались один за другим два весьма слабых вздоха... Отец Пимен незаметно отошел в вечность...

Было немного за полночь 17 августа. Послали ударить двенадцать раз в большой колокол, который возвестил обители, что она осиротела, лишившись отца... Возвестил он и жителям окрестных селений, что не стало благотворителя, попечителя сирот и помощника вдовицам и нищим.

Весь монастырь мгновенно был на ногах.

Стечение народа в день погребения было так велико, что едва ли не превзошло бывшее в день празднования пятисотлетней годовщины: при выносе тела после отпевания все пространство от собора до часовни на кладбище, где приготовлена была могила, усеяно было сплошной толпой народа. Погребальное шествие, стесняемое народом, двигалось вперед с великим затруднением.

Над отцом Пименом исполнилось слово Христа Спасителя: «Аще кто Мне служит, почтит его Отец Мой». Во всю свою жизнь отец Пимен непрестанно памятовал свое монашеское звание и с этой точки зрения смотрел на каждый свой шаг, на все свои действия, прежде всего задавая себе вопрос: «Прилично ли сие для монаха или предосудительно?» Он свято хранил иноческие обеты нравственной чистоты и целомудрия, нестяжательности и послушания, любил монашество, глубоко был проникнут его духом и, желая быть сам истинным монахом, старался водворить этот дух не только в Угрешской обители, им управляемой, но и во всех общежительных монастырях, подчиненных его ведению как благочинному.

Его ценили, уважали и чтили три святителя, митрополиты Московские, при которых он управлял воссозданной им обителью; при первом из них он только начал возрастать, он складывался, развивался, креп, созревал и, проникнутый благотворным влиянием его несокрушимого духа, оказался достойным делателем его времени, сохранив на себе неизгладимые его следы; второму он предстает уже как муж зрелый, советник разумный и опытный, опора церковной власти, проницательное и бдительное око, блюститель и ревнитель благих иноческих преданий, хранитель строгих правил высокой нравственности, чистоты духовной и нестяжательности вещественной; третий при восхождении своем увидел в нем созревший и от полноты своей долу преклонившийся колос.

Кто более Угрешской обители может почувствовать, кого она тогда лишилась? Память преподобного Пимена для нее навсегда осталась священной. Продолжительная, неутомимая деятельность всей его жизни, исключительно посвященной благу обители, служит образцом для подражания его преемникам, помнящим, что все, что есть хорошего в обители Угрешской, им сделано, им задумано, при нем начато. «Такие люди родятся веками, это самородки золота» – говорил о нем преосвященный Леонид.

Почитание архимандрита Пимена началось сразу же после его блаженной кончины, множество паломников приходило к месту его погребения. Часовня над могилой отца Пимена никогда не бывала безлюдной, многие приносили ему свои молитвы, воздыхания, скорби и радости.

Жития святых Преподобный Пимен Угрешский.